Он выключил телевизор и нервно заходил взад-вперед по комнате, считая про себя собственные шаги, но покоя так и не обрел. Ему вдруг захотелось вышибить входную дверь и бежать куда глаза глядят, но только вперед, все время вперед, лишь бы отделаться поскорее от этой одолевавшей его безнадежности. Затем, чтобы хоть немного успокоиться, он лег, закрыл глаза и начал считать, но вскоре сбился, потому что перед его мысленным взором стали возникать обрывки картин из далекого прошлого: он видел себя мальчишкой, который дрожал от одного голоса рассерженного отца. А вот дядюшка Кальман, который строго вопрошал: «Кем ты станешь, сынок, когда вырастешь?» «Я буду танкистом...» — гордо отвечал он. И тут же возникла совсем недавняя картина и зазвучали мужественные слова присяги: «Я, Эндре Варьяш, сын трудового народа, торжественно клянусь защищать свою родину — Венгерскую Народную Республику от внешних и внутренних врагов...»
Он явственно слышал собственный голос, видел полковое знамя, видел стоящих на трибуне командиров, руководителей города, видел отца с гривой седых волос... А небо было такое голубое и безоблачное, словно стеклышко, и слова военной присяги, возносясь к небу, как бы отражались от его купола и возвращались на землю...
«..Если же я нарушу эту торжественную присягу, законы Венгерской Народной Республики или же военные законы и тем самым причиню ущерб трудовому народу, пусть меня постигнет, суровая кара...»
Затем перед мысленным взором Эндре с необыкновенной быстротой промелькнули другие картины: английские полицейские избивают лондонских студентов, они держат их за ноги и волокут по асфальту... А вот негры из Алабамы вступают в схватку с острозубыми полицейскими овчарками... Трупы вьетнамских студентов развешаны по деревьям — война во Вьетнаме продолжается...
Весь день Эндре мучили головные боли, а когда вернулась Марика, он бросился к ней, забыв обо всем на свете. Они обнялись и почти ни о чем не говорили, а лишь загадочно улыбались друг другу...
Но чуть позже, когда Марика стелила постель, Эндре, глядя на нее, спросил:
— Ты что молчишь, уж не обидел ли я тебя?
Марика расправила простыню и, не оборачиваясь, ответила:
— Я с детских лет стараюсь жить так, чтобы меня никто не обижал.
— Значит, я все-таки чем-то тебя обидел?
— Что ты имеешь в виду?
Она присела на край кровати и бессильно опустила руки на колени. Густые пряди волос упали ей на лоб, бросая тень на лицо.
— Ты же сама сказала, что хотела бы жить так... Но, видимо, тебе это не удалось...
— Я, наверное, неточно выразилась. Никто меня не обижает. Я счастлива, что встретила тебя и полюбила..
— А что будет завтра, послезавтра?
— Этого я не знаю, да и не хочу думать о завтрашнем дне.
Эндре низко опустил голову и подумал: «Выходит, не я один боюсь завтрашнего дня. Теперь мы боимся вдвоем, а ведь сегодняшний день без завтрашнего ничего не стоит. И страх за завтрашний день омрачает день сегодняшний...»
— Я люблю тебя... — сказал он, и его худое лицо чуть заметно помрачнело, а в глубоко посаженных глазах вспыхнула боль. — Но очень жалею о том, что все так случилось... Я чувствовал, нет, я знал, что со мной ты не будешь счастлива...
— Не говори так! — оборвала его девушка. — Я ни о чем но жалею, и я счастлива.
Эндре покачал головой:
— Не можешь ты быть счастлива. Не обманывай себя, пожалуйста. Конечно, очень мило с твоей стороны, что ты не хочешь меня расстраивать, но приходится признаться, Мари, что мы потерпели фиаско. — Собственный голос показался Эндре каким-то чужим, незнакомым. «Странно, — подумал он, — что я вдруг прозрел и ясно вижу сейчас то, что ждет нас впереди». Он посмотрел на девушку и добавил: — Да-да, мы потерпели фиаско.
— Но почему?
— Ты сама хорошо все понимаешь, а если не понимаешь, то я попытаюсь объяснить тебе. — Он встал и, подойдя к Марике, сел рядом с ней на кровать. — Я, сам того не желая, оказался втянутым в драку, да еще с сержантом. Правда, я защищался... был вынужден защищаться, ибо в противном случае он бы меня так изуродовал, что даже ты не узнала бы... Кроме того, я еще и трус... Вместо того чтобы сразу вернуться в часть и чистосердечно обо всем рассказать, я струсил, сбежал... Положение, в которое я сам себя поставил, ужасно, и долго так продолжаться не может. Плохо нам обоим: и тебе, и мне. Рано или поздно меня все равно найдут, а у тебя будут большие неприятности. — Он взял руку Марики и поцеловал ее: — Помолчи, не говори пока ничего. Я еще не знаю, как мне поступить.