Но самая главная причина была в том, что он наконец-то… получил по заслугам. Да, все эти пять месяцев Серёжа мучился и страдал из-за своего ужасного поступка, когда сам он, обезумев от ревности и желания, набросился на Эла. Он не знал, как исправить ситуацию, загладить свою вину перед близнецом, вымолить его прощение или… получить справедливое возмездие. Серёжа не простил себя. И Эл его не простил — Сыроежкин это чувствовал. А ещё Серёжа теперь не мог понять, как Эл, пережив такой ужас (о, да, сейчас он знает, ЧТО именно чувствовал Элек) смог спокойно находится рядом с ним, сделать вид, что ничего не произошло, любить его?.. Стали немного поняты странные желания Элека в постели, то, что за всё время он ни разу (!) не выразил желание быть снизу. Сережа-то, понятное дело, предложить такое после всего не осмеливался.
***
Приехала скорая, осмотрела Серёжу, поставила сотрясение второй степени и предложила отправиться в больницу. От госпитализации Сыроежкин отказался. Потом Гусев отвёл его домой, благо родители Серёжины уже ушли, и проторчал там с ним до вечера, вызвав ещё раз врача — на этот раз платного. Платный доктор тоже настоятельно советовал лечь в больницу, но лечение прописал. И рекомендовал сделать томографию. Серёга слушал, кивал, но лежать положенные десять дней он не собирался — самочувствие его значительно улучшилось, а пока учебный год не кончился, ему во чтобы то ни стало надо было зайти в школу — ещё раз попытаться объясниться с Элом.
Короче, в школу Сыроежкин припёрся в понедельник — предпоследний учебный день. Выслушал с утра выговор от Гуся, послал друга с его советами куда подальше и стал ждать Элека. А Элек не пришёл. И трубку не брал, и сообщения не читал. Тогда, в конце дня Серёжа сунулся в учительскую — поговорить с Таратаром, тот же мало того, что классный руководитель, он же ещё и друг профессора, а значит, в курсе дел семьи Громовых.
— Как, Серёжа, разве ты не знаешь? Вы же с ним, вроде, друзья… В общем, Элек вместе с семьёй сейчас в Германии. Виктор Иванович с Марией Петровной в числе других сотрудников нашего Института будут работать по контракту с Европейской молекулярно-биологической лабораторией. Так что Элек школу будет заканчивать в Гейдельберге. Так, во всяком случае, они мне сказали… Серёжа! Что с тобой? Тебе нехорошо? — захлопал крыльями математик, пытаясь одновременно дать Сыроежкину стакан воды, уложить его на маленький диван в учительской и открыть окно.
Сыроежкин сидел ни жив, ни мертв, бледный как смерть, глядел неподвижно перед собой, но в обморок не упал. И от воды отказался. Не хотел он пить. Он вообще теперь ничего не хотел.
— Когда он уехал? — севшим голосом спросил Серёжа.
— На той неделе. В среду, кажется… Вы ещё с Макаром в тот день подрались. А вечером мне Громов позвонил, сказал, что Элек всё-таки решил с ними лететь. И попросил помочь ему перевести Элека на семейное обучение на следующий год.
— Понятно… Спасибо, Семён Николаевич, — Серёжа медленно встал и на негнущихся ногах пошёл к выходу.
***
Как ему теперь жить дальше Сыроежкин не представлял. Поэтому, чтобы не выйти «случайно» в окно своего девятого этажа и не загреметь в психушку, он решил сосредоточиться на маленьких повседневных делах.
Как только закончилась учёба, Серёжа, во-первых, пошёл к врачу — долечивать никак не заживающую анальную трещину и сдать анализы на ВИЧ и ЗППП, а во-вторых, попросил Мика пригнать ему к гаражу мопед — в среду он готов приступить к своим профессиональным обязанностям. Урри оказался на редкость внимательным боссом и вообще неплохим человеком. Увидев утром Серёжину Альфу на парковке, он забеспокоился и сразу же позвонил Сыроежкину выяснить, как тот добрался до дома. Узнав о случившемся (ему Серёжа поведал версию с хулиганами, стукнувшими его по голове) предложил денежную компенсацию, как пострадавшему «при исполнении», от которой Серёжа естественно не отказался, и лично привёл в порядок его транспортное средство.
А в среду Серёже позвонил Электроник. Радость, правда, у Сыроежкина была от этого недолгой — извинившись, что уехал без предупреждения и не попрощавшись, близнец сообщил ему, что раз уж так у них всё неправильно вышло, лучшее, что они могут сделать для себя и друг друга — это всё забыть и больше не общаться. Пусть каждый живёт своей жизнью. Серёжа тогда даже ответить ему не смог — спазм в горле и острая нехватка кислорода не позволили ему произнести и звука. А потом у него началась истерика, самая настоящая — с потоками слёз, рыданиями и порчей подручного имущества. Хорошо, телефон не разбил — хоть на это ума хватило. Ну, и то, что он в этот момент сидел один в гараже, тоже кстати оказалось.
***
В баре Мик, как Серёжу увидел, сразу потащил к себе в кабинет — гримировать. С такой зарёванной рожей выпускать парня на сцену было просто нельзя.
— Что случилось-то? — поинтересовался у него Урри.
— Меня Эл бросил, — коротко ответил Сыроежкин. — В Германию улетел. На год. И знать меня больше не хочет, — Урри на это только присвистнул.
— Что ж ты натворил такое? — в то, что Электронику Серёжа мог просто надоесть, Мик не верил. В своё время андроид чуть ли не бредил своим двойником. Да и позже, насколько мог Урри издали наблюдать, Элек, находясь рядом с Сыроежкиным, буквально светился от счастья.
— Ну, было кое-что… Не хочу об этом говорить.
— Как знаешь. Но, вообще, тебе грех жаловаться — Макар твой так тебя любит, что даже мне иногда завидно становится, — Мик решил перевести разговор на шутливый лад.
— Если бы не Гусь, ничего бы этого не было, Эл был бы сейчас со мной, — мрачно возразил Сыроежкин.
— Ладно, молодёжь, вы со своими проблемами сами разбирайтесь, но чтобы на сцене ты был в форме! Ты меня понял, малыш?
Серёжа понял. Он своей работой в баре очень дорожил — если бы не эти выступления, позволяющие ненадолго забыться, он бы не выдержал, вскрылся. Без Эла была такая тоска, что хоть волком вой, хоть в петлю лезь. А тут в полумраке заведения, среди гомона голосов незнакомых людей, занятых собой и выпивкой, было легче. Когда он играл и пел, то вообще почти забывал о реальности. Главное, полностью погрузиться в музыку и ни в коем случае не вдумываться в слова песен. Потому что иначе Серёжа начинал себя жалеть (да, тут ему было себя очень жалко) и горевать от несоответствия песенок суровой реальности. В результате голос начинал дрожать, а на глаза наворачивались слёзы. Как-то даже Серёжа так ушёл в свои переживания, что вместо бодрой Runaway ископаемых Del Shannon заиграл раммштайновскую «Без тебя», не удержался и пустил слезу. Ну про него же песня… В конце получил выговор от Мика, который пригрозил ему штрафом и очередной раз напомнил, что весь репертуар надо согласовывать с ним.
***
Лето, начавшееся так тоскливо, грозило закончиться и вовсе погано. Серёжа постепенно остался совсем один.
***
Гусь сразу после занятий умотал в очередной свой тренировочный лагерь, потом как всегда усиленная подготовка к сезону, а редкие свободные минуты проводил либо с товарищами по команде, либо с Вовкой Корольковым. Потому что Сыроежкин его отшил. То есть Серёжа выразил ему свою искреннюю признательность за оказанную помощь и заботу, но без обиняков сообщил, что раньше, может, чего у них и получилось бы, но не теперь. Без Эла ему никто и ничто не нужно, он сам живёт-то через силу, на отношения ни с кем он больше не способен, да и секса ему не хочется. «Депрессия, — подумал Гусев. — А депрессии вечно не длятся. Пройдёт время, оклемается. Придётся подождать». Ждать было больно и трудно, и Макар не выдержал.
В один из редких своих выходных пошёл к Вовке и всё ему рассказал. И про себя, что он гей, и про Серёжу, как его любит с первого класса, и даже про их короткий и болезненный для Макара роман. И про Элека, с его непростыми отношениями с двойником (тут без подробностей, некоторые вещи не для обсуждения). Про интригу, которую Макар затеял, чтобы близнецов разлучить, тоже не утаил, хоть и стыдно было. Рассказал и сидел, боялся на Вовку глаза поднять. Как тот отреагирует? Но Вовка только руку ему на плечо положил, и спокойно сказал: