Потом Серёжа позвонил Урри, попросил у него в счёт будущей зарплаты за три месяца пятьдесят тысяч и перевел Валентине Ивановне на карточку двести тысяч рублей.
***
Серёжа с самого начала своей работы в баре у Мика зарплату, которую ему исправно платили, почти не тратил. Только на врачей и анализы после того эпизода в конце мая. И то, это всё покрыла компенсация, а по факту — матпомощь, которую Урри предоставил своему работнику. Так что, благодаря Серёжиной мечте о крутом байке, у Макара появился шанс сделать спортивную карьеру. А байк? Ну что, байк… Серёже сейчас главное на билеты до Гейдельберга заработать. Хотя бы в один конец. А это до своего восемнадцатилетия он успеет.
***
Макара Серёжа навестил на следующий день после операции. Гусев краснел и смущался своего беспомощного положения, но ежу было ясно, что он ужасно рад видеть Серёжу. Сыроежкин пробыл недолго, поинтересовался самочувствием, вручил сок и фрукты, пожелал скорейшего выздоровления и поспешил откланяться. Вовка, который во время всего Серёжиного визита присутствовал в палате (он вообще теперь у Макара в больничке прописался), вышел вместе с ним за дверь:
— Серёж, это ведь ты, да? — остановил Сыроежкина Корольков.
— Что, я? — сделал вид, что не понимает о чем речь, Серёжа.
— Деньги на операцию…
— С чего ты взял?
— Ну, у них же не было денег… Никто не мог одолжить, и кредитов не давали… А тут ты. Только тёть Валю навестил и она сразу сюда приехала, всё оплатила…
— … Ты только Гусю не говори, — не стал дальше отпираться Сыроежкин. — А то он психанёт, выкинет что-нибудь… Не надо, короче.
— Хорошо. Я не скажу. Серёж, — Вовка так смотрел на Серёжу, что тому стало неудобно. — Спасибо тебе.
— Да ладно тебе, пусть Гусь благодарит. Когда Олимпиаду выиграет, — отшутился Серёжа.
***
Больше Сыроежкин в больницу не ходил, встретил Макара, когда тот уже был дома. Гусев гулял во дворе. С костылём.
— Привет, Сыроежкин! — Макар радостно помахал идущему на работу Серёге.
— Ну, здравствуй, Гусев, — кивнул ему Сыроежкин.
— Серёг, ты чего такой мрачный-то, а? Как причёску сменил, тебя, прям, не узнать стало. И не только внешне, — Гусев пытался шутить, но у него выходило откровенно плохо. Он и сам расстроился, глядя на депрессующего друга.
— А то ты не знаешь, чего я мрачный, — криво усмехнулся Серёга. — И почему покрасился. Что, уже не нравлюсь?
— Нравишься, — серьёзно сказал Макар. — Ты мне всегда нравишься. Тебе этот цвет даже больше идёт. В смысле, ты и блондином красивый был, а теперь… как-то более естественно что-ли…
— Да брось, я ж пошутил. Мне похер на самом деле, как я выгляжу. Лишь бы не как… раньше. Зря ты… тогда, — Серёжа тяжело сглотнул, — сказал ему. У него чего-то там в мозгах его электронных переклинило и… всё, короче. А мне теперь как? — имени Электроника Серёжа в последнее время не произносил даже мысленно. Просто «он». Вроде так немного легче.
Макара от Серёгиного взгляда, когда он произнёс это «А мне теперь как?» озноб пробил — столько в нём тоски и боли было.
— Я… исправлю, — только и сказал Гусь и поковылял к подъезду.
«Да что ты можешь исправить?..» — задал себе риторический вопрос Сыроежин и поторопился к гаражу за мопедом. Он уже опаздывал.
***
С тех пор как Сыроежкин полностью сменил имидж, Урри стал дрючить его в плане техники исполнения, поменял репертуар и вставил в Серёжину программу несколько танцевальных номеров. «Ты, конечно, пока вписываешься в образ сладкого мальчика, но уже не барби-бой. И внешка у тебя не такая заметная. Так что, надо чем-то компенсировать, пока на тебя посетители ещё слюной капают», — наставлял его Мик и до седьмого пота разучивал с Серёжей танцевальные движения, заставлял делать упражнения на растяжку, так что тот потом пару дней с трудом передвигал конечности и вообще по-всякому над ним измывался. А про себя Мик удивлялся, насколько всё-таки разные близнецы. Эл, с его идеальной техникой и почти нулевым артистизмом. И Серёжа, умеющий зажечь зал и с трудом выполняющий правильно самые простые элементы.
***
Так Серёжа дожил до сентября — отрабатывал долг, экономил на еде, а всё свободное время посвящал разучиванию гитарных композиций и репетициям. В сети он давно уже ни с кем не общался — с тех самых пор, как Эл отовсюду удалился. Хотя, какие-то девицы то и дело настойчиво предлагали ему добавиться в друзья. Нафиг этих спамеров, заколебали!
А потом началась, мать её, учёба. Выпускной класс. Рожи одноклассников Сыроежкина откровенно раздражали. Потому что они не были Элом. А он должен был быть сейчас среди них! Сам Серёга, судя по реакции учеников, вызывал у них не больше симпатии. Собственно, оно и не удивительно. До того весёлый, жизнерадостный и болтливый, Сыроежкин превратился в угрюмого молчаливого хмыря, который ничего хорошего никому не говорил, лишь изредка язвил в ответ на невинное обращение. Только Макар по-доброму смотрел на друга. Хотя, какие они теперь друзья? Одно название.
Учился Серёжа с большим трудом и через силу. Он и раньше-то фанатом учёбы не был, а теперь ему стало и вовсе противно. О своём будущем Сыроежкин не думал — какие тут экзамены и поступление, когда неизвестно вообще, придётся ли ему их сдавать в принципе. Если тошно жить, невольно начинаешь задумываться, а не прекратить ли всё это? Пока — однозначно рано. У Серёжи есть цель — поговорить с Элом лично. Ради её достижения Сыроежкин ещё готов прикладывать усилия и как-то шевелиться, ради всего остального — нет.
***
В конце сентября до Сыроежкина, перманентно пребывающего в своих невесёлых думах, дошло, что он уже несколько дней не видел Гусева. Макар — единственный человек, который был ему небезразличен. Серёжа, несмотря на то, что при каждом удобном случае упрекал Гусева в том, что Эл его бросил, зла, тем не менее, на друга давно не держал. Да и как возможно долго злиться на человека, которого любишь?
На звонок Гусь не ответил, и Серёга решил вечером зайти к нему домой. Чтоб уж точно застать или его самого, или родителей.
— Здрасьте, а Макар дома? А то мне чего-то не дозвониться… — дверь открыла мать Гусева, самого его видно не было.
— Здравствуй, Серёжа, проходи. Макар спит. Недавно только прилетел, устал, вымотался… — сама Валентина Ивановна бодрой тоже не выглядела.
— Прилетел? — удивился Серёжа. — А куда это он летал? Он же не поправился ещё полностью, хромает!
— Да вот, как стал самостоятельно ходить, так одолжил у кого-то денег на билет и сорвался в Германию. Не знаю зачем, он отказывается говорить. Позавчера ночью в Москву выехал, а там самолётом до Франкфурта, а потом ещё куда-то. Сегодня днём вернулся, сам не свой, с нами не говорит, сейчас вот спит… Серёжа, может, ты знаешь, что происходит и куда он летал?
У Сыроежкина всё внутри похолодело. Вот, значит, как он исправлять собирался… Неужели, он Элека видел, говорил с ним? На всякий случай Серёжа решил проверить своё предположение:
— А вы не помните, в какой город он ездил?
— Какой-то там -берг… -бург… незнакомое название.
— Гейдельберг? — затаив дыхание Серёжа ждал ответа.
— Точно! Именно так он и говорил. А что там?
— Да… друг один там живёт, — Сыроежкин с трудом произносил слова, видимо, ничем хорошим эта поездка не закончилась. — Извините, я пойду.
На следующий день Сыроежкин перед уроками «припёр к стенке» только что вошедшего в класс Гуся.
— Ты видел его? Вы говорили? Только не ври мне, Гусь!
Макар смотрел в безумные глаза своего друга, на ту надежду и страх, которые переполняли его, и понял, что не может ни соврать, ни сказать правду.