Ты сказала «прости себя». Я почти покончил со своей жизнью и это предполагалось быть искуплением за все, но ты разрушила планы, дав мне что? Надежду? На что? На жизнь без ярлыков и косых взглядов? Всем прекрасно известно, что это невозможно.
Снова ярость окутывала тёплым пледом, выводя из равновесия. Заставляла сжимать кулаки и крепче стискивать зубы, кроша на зубной эмали теорию о влюбленности. Но стоило мне немного успокоиться, и я снова думал о красоте твоих глаз и нежном голосе, что звуковой волной пробегал вдоль позвоночника, разнося по телу ядовитую эйфорию.
Мерлин, все эти мысли словно чизпурфл раздирали мою голову изнутри. Я не осознавал происходящего, многого не понимал, мне снова было страшно, это липкое чувство проходило лишь, когда я закрывал глаза и представлял твоё лицо.
Грейнджер, ты моё проклятие и моё спасение. Почему всё было таким сложным? Почему я просто не мог отключить все эти чувства?
Но вскоре я нашел выход.
Не помню сколько я пил. Может месяц или два, до тех пор, пока Нарцисса не пригрозила мне лечебницей.
Алкоголь сладким морфием действовал на сознание, заставляя меня быстро отключаться, а затем лицезреть, как моё проклятие является ко мне каждую ночь. В фиолетовом платье, с лентой, с горящими шоколадными глазами. Ты говорила мне, что простила меня, а затем я видел, как скользило твоё шелковое платье по гладкой коже, обнажая плечи, грудь, живот. Видел, как ты улыбалась мне и протягивала руку, шепча «Драко», я сглатывал слюну и прикрывал глаза, чтобы успокоить дыхание, но, когда открывал, ты стояла обнаженная, в крови, с высеченным по всему телу словом «грязнокровка». Оно было везде: на шее, на руках, на ногах, на груди, на твоих губах. А на твоём лице соленые дорожки от слез и немой вопрос «за что?».
Я просыпался в холодном поту и снова пил.
Ты была мне необходима, в этом я признался себе. Любовь или просто влюбленность, но ты определенно волновала моё сердце.
Однажды ночью, я пришел к твоему дому. С бутылкой огневиски в руках, уселся напротив, возле фонтана и стал искать окна твоей квартиры. Я нашел их быстро, потому что, как выяснилось потом, только в них допоздна горел свет. Иногда мне везло, я мог увидеть твой силуэт, со смешным пучком на голове, ты поливала цветы — ахименес — на подоконнике или просто проходила мимо. А однажды Мерлин и вовсе решил меня побаловать, правда пришлось спрятаться за фонтан, и мне абсолютно не было стыдно, что веду себя, как обычный маггл.
Я видел, как ты уселась на подоконник с книгой в руках, в большом коричневом свитере, что натянула на колени и в смешных красно-белых носках в полоску. Я не мог чётко рассмотреть твоего лица, но оно было полно безмятежности, от которого становилось легко. От которого я забывал все гнилые моменты прошлой жизни и хотелось верить в лучшее завтра.
Память, словно колдографии, пролистывала все школьные моменты, связанные с тобой: храбрость маленькой девочки, противостоящей горному троллю, отстаивание прав домовиков, твоя безграничная любовь к друзьям, заставляющая жертвовать собой. Я вспомнил, как держал тебя за руки на пятом курсе, когда Долорес чего-то добивалась от Поттера. Дрожью воспоминание добралось до кончиков пальцев, доводя дыхание почти до сумасшествия, и я невольно оторвал от тебя взгляд, чтобы посмотреть на свои руки. А ведь могло быть больше счастливых моментов, если бы я не был слеп.
Как всё это могло поселиться в одной хрупкой девушке? Изгибы твоего тела, локоны, спадающие по плечам, маленькие ладошки — всё это было моим реальным волшебством, моим настоящим, моим счастьем.
В какой-то момент ты повернула голову к окну и открыла одну из створок, протянула руку вперед ладонью вверх, твоё лицо тронула улыбка, причину которой я узнал лишь, когда почувствовал, как по лицу стекает капля дождя. Я даже не заметил, как вымок до нитки, наблюдая за тобой, и это не было важным, потому что магия этого момента, нашего момента, была самым сокровенным, самым необходимым, самым нужным. Наша общая дождливая ночь, смывшая все грязные предубеждения, которыми я жил. Ночь, в которой я смог признать, что мы всегда были равными, ночь, в которой я полюбил окончательно.
И этих ночей мне было достаточно, я не собирался говорить тебе, что чувствую. Я трус, но не идиот. Мы по разные стороны баррикад, даже сейчас, потому что ничего не исправить, потому что я помню всё, что сделал, всю боль, которую причинил. Но моя жизнь изменилась: я понял, что власть и деньги — не сила, что получить уважение возможно, даже когда тебе самому кажется, что ты этого не достоин.
Я устроился на работу в Министерство. Скрепя сердце подпись на пергаменте была поставлена, а я был зачислен в штат сотрудников.
Не могу сказать точно, желание что-то исправить в своей жизни или желание чаще видеть тебя побудило меня сделать этот шаг, но мне нравилось думать, что эти две составляющие крепко взаимосвязаны. Я хотел стать лучше для тебя.
Мы встречались в коридорах Министерства, а лифт был главным связующим звеном, пока мы ехали, я мог вдоволь наблюдать за тобой. Я всегда старался здороваться первым, открывал тебе двери, делал всё, чтобы показать свой дружелюбный настрой. Боялся увидеть в твоих глазах жалость, но её не было, напротив, ты искренне отвечала. В награду дарила мне улыбку, а когда, унимая волнение, я делал тебе комплименты, смешно смущалась и скорее убегала, чтобы я не видел твоих розовых щёк, и лишь моя улыбка сопровождала тебя до тех пор, пока ты не скрывалась за углом. Я стал чаще ловить на себе твои взгляды, в коридоре, в столовой. В них не было презрения или жалости, я читал в них интерес, ты не отводила глаз, когда наши взгляды встречались, а только улыбалась. Избитое и израненное сердце, стало затягивать свои раны, хрупкой искрящейся лентой под названием надежда.
Я продолжал приходить ночами к твоему дому, мысленно вымаливая прощения, и представляя, как мы счастливы вместе. Это странно, но это заставляло чувствовать себя живым. Всё ещё разбитым, ничтожным, но живым. Иногда я даже строил планы, что в будущем все же признаюсь тебе и мы будем вместе. И, знаешь, почти смирился со всем этим. Я отмахнулся от попыток разобраться, почему ты так относилась ко мне, потому что мне казалось, что всё не просто так. Да, мы разные. В моём мире люди не прощают, это считается слабостью. В твоем мире это сила.
Отмахнулся от постоянных терзаний себя за прошлое. Теперь всё было неважным. Мне было хорошо с тобой, под твоими окнами. Наблюдать твой силуэт, просто знать, что ты есть…моя Гермиона.
Я глубоко вдыхал воздух, впуская в легкие воспоминания о твоем цветочном парфюме, ощущал шелк твоих волос в руках, мягкость твоей кожи, твоё легкое касание на моем плече, твою улыбку, подаренную мне в коридорах Министерства. Вспоминал твои ладони на моем лице в ту ночь, твоё прощение. Представлял, как целую тебя, нежно обнимаю за талию и шепчу слова, которые никому никогда бы не сказал. Казалось, у меня всё было для счастья. И я бы прожил так до конца своих дней. Ты была моим спасением.
Всё чаще я уходил не с болью в душе, но с улыбкой на лице. Всё чаще стал задумываться над твоей фразой о том, чтобы я простил себя, постоянно думал о твоём прощении и мне стало казаться, что действительно могу позволить себе счастье. Я был оправдан на суде, я много работал все это время, чтобы хоть как-то помочь обществу, и стараюсь сейчас, почему же я лишаю себя всего? Твоё поведение, взгляды, улыбка, говорили мне о том, что у меня есть шанс, что я не одинок в своих чувствах. Примет общество наш союз или нет, это неважно, я что-нибудь придумаю.
В тот день, я решил тебе во всем признаться. Сказать о чувствах, о том, что ты помогла мне справиться со всем. Купил цветы и с легким волнением, но с твердой уверенностью направился к тебе. Я не обратил внимания на тучи, на поднявшийся ветер, на холод этой осенней ночи, быть может, если бы я был чуть внимательнее и не витал в собственных иллюзиях, то не пропустил бы самого главного, того из-за чего моё счастье рухнуло в эту самую ночь.