Лента слетела с твоих волос, она стала единственным, что осталось у меня от тебя.
В тот день я смотрел тебе в спину, на твою свободную и легкую походку и решил больше не терзать себя. У меня был месяц, чтобы исчезнуть. Месяц, чтобы решить, как.
В день твоей свадьбы, когда ты стояла в прекрасном белом подвенечном платье, окруженная друзьями и близкими, которые точно никогда бы меня не приняли. Когда давала клятву Уизли, не подозревая о том, что к алтарю тебя провожал не только твой отец. В день, когда с твоих уст сорвалось «согласна» — счастливое для тебя, приговор для меня. В день, когда я впервые позавидовал Уизли, потому что именно его губы ощутили вкус твоих, вот тогда я и уехал во Францию. И возвращаться не собирался.
Три года жизни, как вспышка.
Белое пятно на глазу, ничего яркого и привлекательного. Я старался не думать о тебе часто, но ты присутствовала в моей жизни в качестве ленты, что хранилась в моем столе. В верхнем ящике, между двумя блокнотами в кожаном переплёте, на которых были выгравированы мои инициалы, в жёлтом конверте, который был плотно запечатан магией. Чтобы достать его, нужно было потянуть за верхний левый край, потому что он торчал между блокнотами для удобства. Не один раз я запускал руку в ящик стола и тёр уголок конверта, от чего он со временем стал потрепанным, но только лишь тёр, ни разу за три года он так и не был открыт. Я гордился этим. Со временем стал забывать его расположение.
Я придумал план, чтобы избавиться от тебя. Гордо вышагивая по собственно созданной дороге, я плелся в свой эмоциональный ад, надеясь навсегда сжечь, испепелить память о тебе.
Избегал каждой новости, решив навсегда запечатать тебя в глубинах своей головы, как воспоминание, словно тебя и не было, словно всего, что я чувствовал к тебе, не существовало.
Закидывал себя работой, чтобы исключить любую свободную минуту для воспоминаний. Заводил романы, много бурных романов, чтобы забыть твой запах, шёлк твоих волос.
Я чувствовал, как ты выходила из меня. Как я выдыхал тебя из собственных легких.
Надо отдать должное моему отцу. Он тоже поспособствовал моему плану. После войны Люциус прекратил диктовать то, что я должен делать, забавно, теперь я в этом абсолютно не нуждался. Однако в очередном письме, что он присылал мне на протяжении первого года моего проживания во Франции, он тонко намекнул на то, что положение нашей семьи значительно улучшится, если я женюсь на чистокровной девушке, которую по абсолютно случайному стечению обстоятельств он мне уже подобрал. Что ж, Люциус, твой план кстати.
Через три месяца я женился на Астории Гринграсс.
Астория оказалась милой девушкой. Доброй, отзывчивой, красивой, хорошей собеседницей, с точеной фигурой, на которой идеально сидело любое платье. Она пахла цитрусами. Всегда ждала меня с работы, как бы поздно я не возвращался, не удручала меня расспросами, если видела, что я подавлен. Она была идеальной, за исключением того, что её руки на моём лице не приносили мне счастья. Мои легкие до сих пор хранили в себе цветочный аромат. Лента в моем столе упрямо источала аромат воспоминаний, связанных с тобой. Астория имела один единственный изъян — она не была Гермионой Грейнджер.
Но время шло, и мне казалось, лечило. Астория перестала быть просто планом.
Однажды, после затянувшихся переговоров, я решил прогуляться и попал под дождь. Лихорадка свалила меня на несколько дней. Пребывая в бреду своих мыслей я отчаянно хватался за твой образ, Грейнджер, как за спасение. Но спасением была другая. Та, что твердила, что рядом, гладила мою ладонь, ухаживала и заботилась обо мне. Сквозь бредни из-за подхваченного воспаления, я видел голубые глаза моей жены, взывающие, напуганные, красивые.
Она просидела рядом со мной все дни, искренне переживая и оберегая. Впервые я почувствовал стыд перед ней и впервые поймал себя на мысли, что пора выбираться из личного ада под названием “Грейнджер”.
Астория дарила мне спокойствие. Ровное дыхание, эмоциональную стабильность, стойкую крепость. Из раза в раз её улыбка вызывала лёгкий трепет внутри, а когда она морщила нос, читая книгу, во мне просыпалось странное желание взять её за руку. Когда эта исходящая от наших отношений нежность начинала меня пугать, я вспоминал тебя, и чувство предательства разливающееся по венам, отрезвляло. Но я не мог отрицать очевидного, мне было рядом с ней хорошо.
Астория стала мне другом.
Жизнь налаживалась.
Идиот!
Спустя ещё два года я вернулся из командировки. Уверенный, что справился со своей зависимостью.
Дважды идиот!
На вторые сутки моего пребывания в Лондоне я оказался в Министерстве. Атриум встретил, как обычно, холодно. Серые тени, падающие на пол, рисовали не радостную картину развития дня. Забавно, я был уверен, что вырвал тебя из груди, но сейчас готов был стать мошкой, чтобы забиться в любую мелкую щель и провести в ней целый день, лишь бы не встречать твоих глаз. Только сейчас я задумался, что за три года жизни во Франции я так мало анализировал, что происходило между нами, а вернее, что именно я испытывал к тебе.
Память бумерангом пронесла меня по воспоминаниям. От абсолютного счастья до дыры в груди. Я настолько упился мыслью о том, что ты предала меня, настолько сильно хотел вырвать тебя из себя, что толком ни разу не задумался, а предавала ли? Вёл себя как мальчишка, нацепив розовые очки и придумав собственную реальность, и ни разу даже…. Мысли прервали появившиеся перед лицом двери.
Ненавижу этот лифт. Мы всегда сталкивались в нем.
Мне нужен шестой этаж, проехать всего лишь пять этажей, что может случиться? Земля не сойдет со своей оси, кажется так говорят магглы? Я пришёл раньше, абсолютно точно потому, что не хотел толкаться в тесных коридорах Министерства. Да, именно поэтому.
Первый этаж — я в абсолютном одиночестве, спокоен. Второй этаж — поправляю галстук, потому что он слишком туго затянут, надо попросить Асторию больше не завязывать его так сильно. Третий этаж — с каких пор в лифте так душно? Четвёртый этаж — от этой духоты трудно дышать. Пятый этаж — твой. Конечно. Он остановился. Нет. Раннее утро, это точно не ты.
Живот стянуло в узел, ладони вспотели, а сердце билось где-то в районе ушной раковины, абсолютно не щадя барабанную перепонку. Я сделал вдох, затем выдох, задержал дыхание, прикрыл глаза, стараясь успокоиться, кажется на лбу выступил пот. Я словно сходил с ума, ведь может быть это совсем не ты.
Двери лифта распахнулись.
Вдох.
Цветочный аромат ворвался в грудь, и всё моё нутро встретило его с распростертыми объятиями, словно вернулась какая-то неотъемлемая часть жизни, что исчезла так давно.
Я открыл глаза и увидел твои, они снова бездонны и в них целый мир.
— Дра… — ты слегка запнулась, пряча улыбку, что успела появиться на лице при виде меня, а затем, потупив взгляд, продолжила, — Малфой? Как я рада тебя видеть!
Воспоминание электрическим разрядом прошлось по спине. Моя последняя фраза, что я бросил тебе «Зови меня Малфой. Моё имя из твоих уст звучит оскорбительно». Да в кого я такой редкостный кретин? Если бы ты знала, как я сожалею.
Я снова поправил галстук, не сводя с тебя глаз. Сглотнул, вязкая слюна прошлась по горлу, отчаянно «хватаясь» за стенки, создавая дискомфорт.
Кажется всё началось сначала. Я не чувствовал себя в твоём присутствии. Просто тонул в пучине шоколадных глаз и совершенно не хотел, чтобы меня спасали. Я желал полностью раствориться в тебе, стать частью тебя, стать лентой в твоих волосах. Сегодня она голубая.
— Малфой? Тебе нехорошо?
Я понимал, что стою как истукан уже …сколько? Минуту?
— Здравствуй, Грейнджер.
Полуулыбка, подаренная мне, почему-то показалась вымученной. Ты прошла в лифт и встала рядом. Меня не покидало чувство, что что-то не так. Моя Гермиона — другая. Искоса наблюдал за тобой, исследуя каждый сантиметр твоего лица. Морщинка на лбу, неудивительно, ты часто хмуришься. Еле заметная родинка на скуле, которой раньше не было, веснушки, их стало больше. По-доброму усмехнулся этим переменам, пока не заметил, что нижняя линия челюсти стала острее. Ты похудела. Аппетитные формы стали менее округлыми, цвет кожи бледнее, а под глазами залегли темные круги, которые ты отчаянно пыталась спрятать под чарами красоты, но помогло это мало. Ты выглядела болезненно.