Вместо этого она пыталась сосредоточиться на красоте дня. Солнц сияло. На небе не было ни облачка. Синее небо означало удачу. Она будет жрицей Афины!
Медуза подняла руки над головой и указала на небо.
— Я тебя не подведу. Ты будешь мной гордиться, Афина. Я буду петь похвалу тебе и заботиться о твоем храме. Только подожди!
Смех перебил ее. Словно появившись из ниоткуда, Алексиос забрался в ее телегу. Она накренилась, и лошадь недовольно фыркнула, но шла дальше.
Но она была рада, что он был тут. Она надеялась попрощаться с ним, но его н было дома, когда она пришла. А потом времени не оставалось, и она смирилась, что не увидит его перед тем, как пропадет навеки.
— Привет, — сказала она. Медуза старалась не пускать улыбку на лицо. — Не думала, что ты хотел прощаться со мной.
— Почему бы мне не хотеть попрощаться?
— Тебя не было дома, когда я пришла. Твой отец вел себя грубо, сказал быть осторожной с богами. Сказал, что я не из их любимцев, хотя сама Афина выбрала меня своей жрицей.
Слова еще жалили. Отец Алексиоса не любил ее, но она думала, что он будет хотя бы рад, что она уезжает. Вместо этого он ворчал про неблагодарность и женщин, не понимающих волю богов. А потом хлопнул дверью перед ее лицом.
— Отец всегда ворчит, — ответил он. — Он не хотел, чтобы ты уезжала. Он будет скучать по тебе.
— Скучать? — Медуза фыркнула с недоверием. — Я ему никогда не нравилась, Алексиос. Я не понимаю, почему.
Ее друг прижал кулак ко рту и покачал головой. Она знала, что он скрывал улыбку, потому что, наверное, вспомнил все, что они делали детьми. Медуза мучила его отца. Ему повезло, что его сердце не остановилось от ее шуток и попыток напугать его.
Порой это даже работало.
Вздохнув, она провела пальцами по своим волосам и рассмеялась с Алексиосом.
Так она хотела запомнить жизнь тут. Она всегда думала о доме, как о смехе с Алексиосом в полях пшеницы. С ним она ощущала себя сильнее, как бы плохо ей ни было.
Медуза будет скучать по этому на обучении. Она не думала, что они давали жрицам видеть кого-то, пока их не обучили полностью, и ее семью это устраивало. Они были заняты. И она знала, что они заботились друг о друге. Было проще прощаться с ними, когда она знала, что они смогут жить без нее.
Но Алексиос?
Она будет скучать по нему. Сильнее, чем хотела признавать.
— Я принес тебе кое-что на память, — сказал он, когда они устроились.
Он вытащил из кармана поразительный золотой браслет. Такой красивый, что она охнула от шока. Золото было редкостью, но она было старательно закручено в узор, как на колоннах храма. Она не знала, что сказать. Или как сказать.
Дрожащей ладонью она взяла браслет. Металл был еще теплый от его тела, и жар пробежал по ней и добрался до живота.
— Ого, — прошептала она. — Так красиво, Алексиос. Где ты это взял?
Он пожал плечами.
— Сделал. Для тебя.
— Для меня? — она сжала браслет.
Какой мужчина делал такой подарок женщине, которая уезжала, чтобы стать жрицей? Это был подарок для будущей жены. Или той, кто была важнее девушки, которая пропадет после долгих лет дружбы.
Она не могла это принять. Как бы ни хотела сохранить его, чтобы помнить его.
Медуза протянула ему браслет.
— Нет, Алексиос, я не могу. Это слишком красиво. Ты должен оставить это для леди, которой сделаешь однажды предложение. Она сделает тебя куда счастливее, чем могу я.
Его глаза стали темно-синими. Он поймал ее ладони, переплел пальцы с ее, и они оба сжимали браслет кулаками.
— Это твое, Медуза. Другая женщина не будет с ним смотреться.
Она ощущала, что в этих словах было что-то еще. Словно он пытался передать ей то, что она не могла понять.
Он любил ее?
Это было невозможно. Он не мог ее любить, и даже если любил, это было неправильно. Она знала, что не стоило портить хорошее, а у них была память, которую она будет лелеять всю жизнь.
И все же жар его взгляда говорил ей, каким важным этот миг был для него. Ему нужно было, чтобы она взяла золотой браслет, хотя это было слишком для друга. Он хотел, чтобы у нее было что-то на память от него, и она тоже отчаянно хотела помнить его.
Если честно, Медуза долгое время видела в нем не только друга. Если она и думала полюбить кого-то, то только Алексиоса. Его сильные ладони сжимали ее руки, и она ощущала в этом уверенность, от этого слезы выступили на глаза.
Она глубоко вдохнула и с шипением выдохнула сквозь зубы. Она смотрела на их ладони и желала, чтобы жизнь могла быть другой. Что было бы, если бы она приняла жизнь, которую он предлагал? Она зачахла бы в его доме, жалея, что не выбрала другое? Был ли у нее шанс жить иначе?