Непосредственно после принятия программы уровень рождаемости несколько повысился, но затем тяготы войны сыграли свою роль, рождаемость резко упала, а смертность так же резко возросла (во время войны погибло около трех миллионов японцев). К этому времени государство окончательно национализировало тело японца и поступало с ним по своему произволу. В это время государственные идеологемы вступали в противоречие, которое кажется из нынешнего дня кричащим. Мужское тело военного человека выступало в качестве образца, Япония позиционировала себя как страну муж-
чин. Все больше женщин меняли женственное кимоно на мужской рабочий комбинезон, волосы на голове становились короче, украшения, аксессуары, косметика объявлялись роскошью, эротика решительно осуждалась. Иными словами, у женщины отнимали ее «вторичные» (закрепленные в культуре) гендерные признаки, она теряла женскую привлекательность. И требовать от нее повышения фертильности было нереалистичной задачей.
Начавшиеся с конца 20-х годов призывы к увеличению рождаемости и усилению за счет этого коллективного тела государства вступали в кричащее противоречие с привычными ламентациями о том, что японцам не хватает жизненного пространства и ресурсов (как минеральных, так и пищевых), что приводило к раздвоенности сознания. Политика правительства действительно имела разнонаправленный характер. С одной стороны, предпринимались меры по увеличению рождаемости, но, с другой, правительство пыталось ввиду перенаселенности Японии способствовать переселению японцев за пределы страны. Самая широкомасштабная программа по переселению была принята в 1936 г. Согласно этой программе, к 1956 г. в Мань-чжоуго должно было проживать 5 миллионов японцев. Используя нацистскую риторику, японские идеологи провозглашали необходимость соединения «крови» японца и «почвы» расширяющейся империи. В секретном докладе Министерства благосостояния и здоровья (1943 г.) приводились скрупулезные подсчеты, согласно которым к 1950 г. 12 090 000 японцев должны проживать за пределами собственно Японии, занимаясь там по преимуществу крестьянским трудом (в Корее должно было проживать 2,7 миллиона японцев, на Тайване — 0,4, в Мань-чжоуго — 3,1, в Китае — 1,5, в странах Юго-Восточной Азии — 2,38, в Австралии и Новой Зеландии — 2,0)93.
Как и планы по увеличению рождаемости этнических японцев, программа по их переселению тоже потерпела крах. Он объясняется двумя главными причинами: во-первых, комплексом оседлости самого японца, который не желал искать счастья на материке, и, во-вторых, тем, что Япония начала череду войн на чужой территории, избавив себя от значительной части трудоспособного «избыточного» населения. Таким образом, подавляющая часть японцев, которая находилась за пределами страны, были не крестьяне со своими семьями, а солдаты с ружьем. К концу Второй мировой войны в армию было мобилизовано около 7 миллионов военноспособных (трудоспособных!) мужчин, что вызвало нехватку рабочих рук в стране. 7 миллионов — это чуть меньше одной десятой части населения тогдашней Японии. В процентном отношении это значительно превышает долю самураев в токугавской Японии с доминированием в ней воинского сословия (приблизительно 1,3 процента).
Меры по улучшению здравоохранения и качества жизни рассчитаны на долговременную”перспективу и не приносят мгновенных результатов. Но японское общество того времени быстро теряло терпение. Слишком многим казалось, что война на чужой территории принесет облегчение — экспансия обеспечит доступ к материальным ресурсам, позволит многим японцам переселиться на новые земли. В связи с этим и фигура военного человека приобретала в глазах общества все большую значимость. И если интеллектуалов заботила прежде всего красота японки, то государство отдавало явное предпочтение телу мужскому. Интеллектуалы гордились (пытались гордиться) красотой японки, в которой ничего не следует менять. Государство же решительно настаивало на том, что мужское тело является объектом для активного воздействия и усовершенствования. Словом, как и в период Токугава, олицетворением «настоящего» мужчины стал выступать воин.
Эстетический дискурс говорил о красоте японки и оставлял японца не у дел. Уже одно это не позволяло «женскому» дискурсу завладеть умами. О «красоте» японского мужчины не говорил никто. В этих условиях главным способом избавления от комплекса телесной неполноценности стало набиравшее обороты воспевание «духа» японского мужчины. В том же самом объемистом сборнике «Гордость Японии», где была напечатана статья Асакура Фумио о телесной красоте японцев (японки), был помещен еще один текст, в котором обсуждается проблема телесности.