Призывая отказаться от своего «я», ортодоксальный буддизм объявлял тело (как, собственно говоря, и весь «посюсторонний» мир) «иллюзией», однако теперь положение меняется. Крестьянский труд как таковой признается эквивалентом буддийской практики. Дзэнский монах Судзуки Сёсан (1579—1655) писал: «Перепахивая землю и собирая урожай, всем сердцем следует отдаваться возделыванию полей. Как только вы даете себе отдых, страсти и желания нарастают, когда вы трудитесь в поте лица, ваше сердце спокойно. Таким образом, вы занимаетесь буддийской практикой круглый год. Зачем крестьянину стремиться к какой-либо иной буддийской практике?»
Крестьянский сын Ниномия Сонтоку (1787—1856) также обращал внимание на первостепенную важность труда и физической активности тела в деле самосовершенствования: «...Путь Неба и Путь человека совершенно различны, поэтому Небесный принцип вечен и неизменен, а Путь человека приходит в упадок сразу, если хотя бы один день ничего не делать. Поэтому в Пути человека ценится труд и не пользуется уважением бездействие и предоставление вещам идти своим чередом. То, к чему следует стремиться, вступая на Путь человека, есть учение о преодолении себя. Вещь, называемая “я”, означает личные страсти. Если искать сходство, то личные страсти будут соответствовать сорной граве на полях. Преодоление и есть прополка выросшей на полях сорной травы. То, что называется преодолением самого себя, есть работа, состоящая в вырывании и выбрасывании выросшей на полях сорной травы и взращивании риса и зерновых в собственном сердце. Это называется Путем человека»5.
активность и труд благоприятны для тела. Безделие и леность сурово осуждались. В то же самое время особенности жизни высших слоев общества были таковы, что их представители редко покидали дом, а значит, редко «отрывались» от пола и упражняли свое тело. Это относится прежде всего к князьям и их ближайшему окружению, дворам сёгуна и императора. Для этих людей идеалом являлось не движение, а неподвижность. Однако праздное времяпрепровождение тоже не было их идеалом. Просто они предпочитали другой вид активности — умственный.
Производительность крестьянских хозяйств была весьма высокой. Ввиду ограниченной территории, которой располагает Япония для эффективного хозяйственного использования (три четверти страны покрывают крутые лесистые горы), японский крестьянин не выращивал, как правило, никакого скота, отдавая все силы растениеводству (исчисленная в калориях продуктивность единицы площади пастбища и обрабатываемого поля не идет ни в какое сравнение)8. Поскольку из всех зерновых рис давал самый высокий урожай, крестьянам вменялось в обязанность сосредотачиваться именно на заливном рисосеянии, что требовало постоянных усилий по сооружению и поддержанию в порядке ирригационных сооружений (плотин, водохранилищ, каналов), что заметно понижало зависимость крестьянина от погодных условий (в особенности от частых в Японии летних засух). Занятие заливным рисосеянием имело важнейшее последствие для тела японца: высокую степень оседлости. Трудоемкость производственного процесса (требовал кооперации на низовом уровне), вложенный в течение веков в землю труд (ирригация) создавали ситуацию, когда японское тело и по «естественным» (а не только административным) причинам оказывалось приковано к месту рождения. Власти тоже жестко ограничивали трудовую миграцию, пересечение границ княжества без соответствующего разрешения было делом почти невозможным.
Как уже говорилось, в условиях почти полного отсутствия скота практически все работы выполнялись вручную. Период Токугава отмечен резким сокращением поголовья лошадей — с наступлением мира надобность в боевой коннице отпала, а содержание лошадей для хозяйственных нужд оказывалось неоправданным. Скот употреблялся исключительно в качестве тягловой силы, его поголовье было крайне невелико. Овец в стране не выращивали совсем, шерстяные ткани известны не были. Не будет преувеличением сказать, что главным «домашним животным» японца являлся шелковичный червь — его разведение практиковалось очень широко.