Статусная разница проявлялась не только в стиле жизни и обыкновениях, она распространялась и на внешность. Европейские путешественники XIX в. почти единогласно отмена-ли, что представители высших сословий обладали «благородной» внешностью, которая сближала их с европейцами. Контраст между «благородными» и «низкими» настолько бросался в глаза, что И. А. Гончаров полагал: такая разница объясняется тем, что в незапамятные времена одно племя (ведущее свое происхождение от китайцев) завоевало другое (малайское), и это было закреплено в жесткой социальной стратификации, т. е. в настоящее время на территории Японии фактически обитают два народа14.
Обращает внимание, что социальное деление было основано на профессиональном признаке. Если раньше японские мыслители (в основном это были буддисты) много внимания уделяли «человеческой природе» вообще, то теперь этот аспект в значительной степени отходил на второй план. Теперь в повестку дня становилось обсуждение не только и не столько Пути человека вообще, сколько Пути воина, Пути крестьянина, ремесленника, торговца.
В отличие от Европы, клирики находились за пределами основной социальной сетки. Период Токугава характеризуется значительной потерей религиозной пассионарности, которая была свойственна Японии прошлых веков. Считается, что это время не порождает религиозных личностей того масштаба, какие появлялись в прежние времена. Вероятно, более правильным было бы утверждение, что носители чисто религиозных ценностей были востребованы в меньшей степени. В обществе (его элитарной части) господствовало неоконфуцианское понимание религии, согласно которому она считается в значительной степени предрассудком. Разумеется, это отнюдь не означает прекращения отправления многочисленных буддийско-синтоистских ритуалов, но все-таки по сравнению с прошлым временем «посюсторонняя» часть жизни стала волновать японцев в гораздо большей степени и приобрела самостоятельную ценность. Японцы того времени в общем и целом расценивали свое время как вполне благополучное, столь характерные для прошлого времени буддийские сетования на скорый конец света или же мучительность жизни оттесняются на обочину. Таким образом, буддийское понимание жизни как «страдания» отступает на второй план; признание равенства всех людей перед ликом Будды уступает место пониманию каждого человека прежде всего как носителя определенного (в первую очередь сословного) статуса.
Во времена Токугава не существовало жесткой официальной религиозной ортодоксии (ни буддийской, ни синтоистской). Жители лишились свободы посещать буддийские храмы полюбившихся им школ (а их существовало множество). Они были «механически» приписаны к ближайшему буддийскому храму, который превращался в одно из подразделений административного аппарата. Так, в его функцию входила регистрация рождений и смертей, выдача справок о том, что прихожанин не является приверженцем христианства (такая справка требовалась при отправлении в далекое путешествие — по бытовым, торговым или паломническим делам). Иными словами, у человека в значительной мере отсутствовала свобода религиозного выбора, что до известной степени снимало разногласия между отдельными вероучениями, вытесняя чисто теологическую полемику на обочину интеллектуальной жизни. Вместе с тем это еще больше привязывало человека к месту проживания (рождения), усиливало «комплекс оседлости».
Запрет на изменение сословного состояния, создание крестьянских пятидворок с их принципом круговой поруки и коллективной ответственности (за недоимки, преступления, организацию общественных работ и т. д.) подкреплялись подробнейшей регламентацией жизни всех сословий. Социальные роли были разработаны с пугающей детализацией: регламентации подвергались одежда, прически, еда, размер и устройство жилища, материалы для его постройки, способы передвижения (простолюдинам запрещалось путешествие в паланкине), формы публичного поведения (поклоны, приветствия, этикетность устной и письменной речи, самурайские самоубийства и т. д.). Даже руки преступникам высокого положения и простолюдинам завязывали по-разному. Общество и государство этого времени были выстроены в соответствии с казарменными идеалами военного человека. И такое положение вещей японцы воспринимали как культурную норму. Отсутствие тех или иных правил в других странах казалось им отклонением от «культурности». Узнав от плененного в 1811 г. капитана Головнина (1776—1831) о том, что прически в России не определены законом, «японцы засмеялись, немало удивясь, что на это нет общего устава»15. Законотворческая деятельность, которая в значительной степени носила запретительный (регламентирующий) характер, отнимала у властей колоссальное количество времени и бумаги. Распоряжения правительства и князей доводились до сведения жителей либо письменно (на досках объявлений), либо устно (оглашались на деревенских сходах). Распоряжения, вывешиваемые на досках объявлений, служили учебным материалом в школах при буДдийских храмах (тэракоя). Отличительной особенностью таких распоряжений было отсутствие «мотивировочной» части — жителям предписывался тот или иной способ поведения без объяснения его причин.