службы всякий из
преподавателей, особенно при значительном количестве уроков и при необходимости
ещё читать ученические сочинения, едва только может порядочно подготовляться к
урокам; на это уходит всё время и силы, и никакой возможности не представляется
что-нибудь писать или читать из области капитальных учёных работ в богословской
литературе. «По послушанию» учёному монаху приходится оставлять свой предмет
даже против воли, изучив его только в объёме учебников, и принимать на себя
административные должности. Здесь при добросовестном отношении к делу ещё менее
возможности заняться богословской наукой, и склонный к этому кабинетному труду
всегда рискует так расшатать вверенное ему учебное заведение, что впоследствии
придётся целыми годами снова налаживать расстроенную машину. Быть может,
скажут, что учёному монаху вполне достаточно того, что даёт Академия, и он
может всё внимание уделять тому, что возлагается на него занимаемой им
административной должностью. Но, во-первых, если сознаться по совести,
окончившие Академию выносят из неё очень немного научного багажа, а во-вторых,
думается, что к учёному монашеству, в виду особого его положения в Церкви,
должно предъявлять более серьёзные научные требования, и вот почему: учёный
монах мыслится по преимуществу богословом по самому своему сану; затем: по
самому своему положению в духовно-учебном заведении он, как в большинстве
случаев глава его, должен иметь научный авторитет в глазах корпорации и
учеников, и наконец, как епископ, он — выразитель православного богословия и
богословской науки, и запросы к нему в этом отношении ещё шире и важнее.
Скажите, в самом деле, если учёный монах не имеет авторитета, то что,
собственно, он может вносить в духовную школу ценного? Опыт педагогический?
Откуда он может его взять? Опыт хозяйственный? Тоже нет. Опыт административный?
Тоже нет, ибо какой же опыт хозяйственный и административный у юноши в рясе, не
видавшего жизни и людей, да и в самой школе служащего два-три года всего. Быть
может, он вносит религиозную настроенность, полезную для учебного заведения?
Это, конечно, так, но только ведь эта религиозная настроенность и идеализм без
всякого духовного опыта, да ещё при современном настроении в духовно-учебных
заведениях даёт только одно: самому юному монаху-администратору одни скорби и
искушения. Так и остаётся собственно вносимой в духовно-учебные заведения
учёным монахом только одна его чёрная ряска, которая, как мы знаем, сама по
себе далеко не создаёт авторитета её носителю и не служит завесой и покрывалом
некоей наготы её носителей. Вот почему, если уж у учёного монаха нет
административных и хозяйственных дарований, то учёный-то авторитет он должен
иметь, ибо он более, чем кто-нибудь, должен давать отчёт всякому вопрошающему о
словеси упования. Что для этого сделать, мы скажем немножко после, а теперь к
слову хочется ещё поговорить о ненормальности настоящего положения учёного
монашества в учебных заведениях и нежелательных следствиях для самой школы
именно от этого положения в ней учёных монахов. Недовольство монахами в учебных
заведениях в последние три-четыре года сказалось настолько ярко и
подтверждается такими примерами, что доказывать это излишне. Это недовольство
существовало и раньше, всегда, и хотя, быть может, не проявлялось резко, но
самими монахами чувствовалось. Почему так, это понятно: ведь никто не назовёт
наши семинарии пастырскими школами в собственном смысле слова. Так они мыслятся
и числятся только по § 1-му Устава Духовных Семинарий, а на самом деле были и
остаются сословными школами общеобразовательными полусветского, полудуховного
характера. (А известно, что нет худшего во всяком деле, как двойственность и
хромание на оба колена). Так на них смотрят и сами учащиеся в них и учащие, да
и те, кто вводил в них светлые пуговицы и усиливал светский элемент образования
и воспитания. Всякий появляющийся монах и при том почти всегда в единственном
числе сразу встречается обычно воспитанниками недружелюбно, как олицетворение
какого-то иезуитизма, понимаемого обычно в смысле удлинённых церковных служб,
проповедей, отмены светских развлечений и т.п. Побороть это настроение
невозможно, создать новое религиозное настроение один бессилен. Как будто
нарочно так распределяют учёных монахов по учебным заведениям, что никогда их
не сосредоточивают в одном, хотя бы для примера, и с целью посмотреть, что
могла бы сделать сравнительно многочисленная монашеская корпорация в духовной
школе. У нас таких опытов пока нет. Нисколько не удивительно, что иногда и
корпорации духовно-учебных заведений становятся в оппозицию с
начальником-монахом. Винить тут корпорацию нельзя. Мы уже говорили, что учёный
монах, попадая на ректуру в 27-28 лет, не приносит ни опыта воспитательного, ни
хозяйственного, ни административного, ни учёного авторитета. Наоборот, вносит
часто молодой задор, юношескую невыдержанность, а если к этому примешивается
самолюбие, то взаимных обострений между начальником и корпорацией бывает
множество. Так и мучаются все: и сами молодые начальники, и корпорации, и самое
дело весьма страдает. Тратятся силы, портятся характеры, проходят лучшие годы
для плодотворной учёной работы, и никто здесь ничего не выигрывает: ни школа,
ни учёные монахи, а между тем существенные интересы церковной жизни страдают.
Теперь, когда богословская наука, разрабатываемая светскими учёными, явно
начинает проявлять неправославный характер, кто должен первее всего сказать
авторитетное учёное слово предостережения? Кто, как не учёные монахи, особенно
уже в сане епископов, должны изобличить это направление и указать православное
русло. А между тем у нас в последнее время среди учёного монашества замечается
положительный упадок в смысле научно-богословской образованности, проявляемой
хотя в чём-либо, кроме обязательных проповедей. Типы учёных старцев-епископов
сходят в могилу, новые нарождаются в слишком ограниченном количестве и вероятно
скоро будет ощущаться недостаток в компетентных лицах для прочтения
магистерских диссертаций академических профессоров или для занятия ректуры в
Академиях. Виной этому тот путь, которым заставляют шествовать в служении
Церкви учёных монахов. Это буквально путь выветривания и духовного испарения
всего того, что учёный монах имеет, постригаясь на студенческой скамье. Лучшего
ничего нельзя придумать для того, чтобы истрепать учёного монаха и выпарить из
него и учёность, если она им приобретена на студенческой скамье, и монашеское
настроение. Возьмём теперь эту последнюю сторону жизни учёного монаха.