Это, конечно, вдумчивое и любовное отношение к славянской азбуке. Нам сегодня, так много знающим, нам, чья речь густо пересыпана лексикой, заимствованной из самых разных культур, церковнославянский язык нужен, как прохладный ливень среди знойного лета. В этом языке у каждой буквы есть имя. Если произносить их одно за другим, то часто три рядом стоящие буквы образуют предложение. Там, где в русском алфавите мы механически произносим: «ка», «эль», «эм», — в славянском говорим: «како», «люди», «мыслете». То есть задаём себе вопрос: «Люди, о чём (как) вы думаете?»
Где по-русски привычно перечисляются: «эр», «эс», «тэ», — славянский повелевает: «рцы», «слово», «твердо». То есть: слово твоё пусть будет твёрдым. И сколько ещё таких богословско-филологических открытий ожидает книголюба, заинтересованного славянской азбукой? Это не просто впитывание безразличной к вере и нравственности информации. Это всегда — благое назидание.
Этот язык надо учить не только в воскресных школах и в курсе славянской филологии. С ним стоит знакомиться и в обычной школе на уроках истории, или родного языка, или основ православной культуры.
Каждый раз, когда мы с любовью будем останавливать взгляд на страницах, пронумерованных буквами, а не цифрами; на страницах с греческой «ижицей» или витиеватыми «кси» и «пси», мы будем совершать путешествие во времени. Это будет путешествие в те далёкие времена, когда солунские братья ковали для славян золотой ключик, чтобы им открыть дверь духовной сокровищницы. Думаю, что путешествие будет одновременно и благодарностью.
«Прямо и вверх…» (23 сентября 2008г.)
Памяти Александра Исаевича Солженицына
«Поэт в России больше, чем поэт.» Это верно. Очень часто громче и честнее, чем кто бы то ни было, поэты говорят правду и приобретают чужую славу, крестную славу морального авторитета. А прозаики? И к ним сказанное относится. Не ко всем, конечно. В эпоху всеобщей грамотности довольно людей, попадающих под щедринское определение «писатель пописывает, читатель почитывает».
И поэту, и прозаику понятны пушкинские строки:
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей.
Но наступают то и дело времена, когда печатный текст становится опаснее огнестрельного оружия, когда за скрип пера по бумаге наказывают более жестоко, чем за хранение наркотиков. Пишущие в это время знают и об опасности своего ремесла, и об ответственности за него перед историей, совестью и Богом. Недавно отлетевшая от земли душа Александра Солженицына знала об этом не понаслышке.
Александр Исаевич мало забавлялся и, судя по всему, вовсе не знал праздной скуки. Его звуки не были изнежены, да и извлекал он их не из лиры, а, скорее, из трубы. Читавшие Библию помнят, что некоторые крепости, неприступные для стенобитных орудий, падают от звука священных труб. Одной из таких труб, протрубивших для Красного Иерихона роковую мелодию, было творчество Солженицына.
Думаю, Солженицына меньше всего интересовали вопросы чистой эстетики, и нам его работу бесполезно оценивать с точки зрения особенностей стиля и благозвучия. Какая разница, на какую ноту звонит вечевой колокол? Главное — чтобы его голос во время пожара или войны был далеко слышен.
Впрочем, во многом Солженицын — плоть от плоти классической русской литературы. Его «Матрёнин двор» — это извечный поиск одному Богу известных праведников, на которых, по Лескову, мир стоит. Его «Один день Ивана Денисовича» внутренне связан с «Записками из мёртвого дома». Если бы не этот литературный вопль из ада, миллионы безвинно замученных остались бы безгласной массой, и грядущие поколения могли бы успокаивать свою совесть, спрашивая: «А был ли мальчик?» Его «Раковый корпус» — это искра, высеченная из столкновения смертельного недуга и воли к жизни. Автор, в духе правдоискательства, ставит перед собой и читателем извечный вопрос: чем люди живы? То есть чем оправдать человеческое существование, что за пределами жизни или в глубине её есть такого, что делало бы жизнь осмысленной и полезной? Так что не только за «Архипелаг» и не только за «Красное колесо», не только за этот эпос, запечатлевший неслыханный кошмар планетарного значения, должен быть уважаем и изучаем Солженицын. Это писатель служивший, а не работавший. Это человек, однажды положивший руку на плуг и более не озиравшийся вспять.