Если мы не сумеем выполнить задачи внутренней миссии, т.е. воцерковления широких слоев людей, во Христа крестившихся, но во Христа не облекшихся, то мы по крайней мере можем посодействовать задаче миссии внешней — привлечению ко Христу нехристианских народов. Византия рухнула под ударами османов, но прежде чем рухнуть, светильник веры отдала на север. Мы тоже рухнули в 1917-м. Сейчас поднялись на одно колено. Если выпрямимся — слава Богу, а нет — нужно передавать светильник веры тем, кто придет за нами. Потому я и говорю: учите китайский. Учите, чтобы суметь проповедовать, а не для того, чтобы читать «Книгу перемен». Учите также арабский, учите хинди, учите фарси. Оставьте в покое английский с немецким, или по крайней мере не усердствуйте. Сохраните силы для изучения языков и культур народов свежих и одновременно древних, народов многомерных и удивительных, которые все еще не знают Христа, хоть они и не хуже нас. Ведь они несомненно входят в число «малых сих», о которых переживает Господь.
А для чего еще, скажите, Россия на тысячах километров своей границы соприкасается с исламским, буддийским, даосским и иными мирами? Ведь прав Достоевский — мы восприимчивы к умственной жизни других народов, мы умеем перевоплощаться, становиться близкими для чужих. Но до сих пор это касалось наших талантов в области литературы и искусства, и вектор нашей чуткости был направлен на Запад. Возможно, сегодня время войти в сложный мир Востока, неся с собой наше единственное богатство — святое Православие. Если Восток примет Христа, то только благодаря восточному христианству: западное слишком много сделало, чтобы не быть воспринятым.
На улицах наших столичных городов мы часто видим старичков-туристов с Запада. Мило улыбаясь, они выползают из своих комфортабельных автобусов и, сгибаясь под тяжестью фотоаппаратов, ходят по нашим лаврам и соборам, площадям и театрам. Такова вся Европа в исторической перспективе. А где-то на улицах Дели или Бомбея священные коровы невозмутимо лежат на дороге, мешая движению. В парках и скверах Пекина тысячи стариков и молодых совершают традиционные гимнастические упражнения — каждый по мере своих сил. Восток уже не дремлет, он проснулся. Он многообразен и парадоксален, как сама жизнь. Он ждет от Старого света единственно полезного, что Старый свет может ему дать — Разум Истины. Все остальное — от микроволновки до космических ракет — он уже взял.
Потому я говорю: учите китайский!
Читатель и друг (10 сентября 2007г.)
И как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.
…Уселся он — с похвальной целью Себе присвоить ум чужой.
Чтение книги — это своеобразный способ общения. Как в пространстве интернета могут общаться двое людей, и воздушную среду, проводящую звуки голоса, им заменяет глобальная сеть, так и пространство книги — это пространство встречи двух людей: автора и читателя. Библия, например, — это некий чудный виноградник, в густой листве которого окликают и ищут друг друга двое влюблённых — Бог и душа. Сердце трепещет, и в горле перехватывает дыхание. Образа никакого не видишь, но голос слышишь, и душа твоя в тебе переворачивается. Так, как в Песни песней, бывает со всяким боголюбцем. Если же автор книги не Господь, а человек, то чтение может превратиться в спор, борьбу, драку. А может — напротив, в восторг открытия, сладкую истому, в конце концов, в дружбу.
Много сказано о воздействии книг на читателя. Гораздо меньше — о воздействии читателей на автора. Ведь если у Бога все живы, если дела наши живут по смерти, а книга — это и есть одно из дел, живущих после смерти автора, то, может статься, душа усопшего поэта или прозаика спустя многие поколения после своего ухода из мира может обрести себе друга среди живых. Да ещё и такого, о котором не могла мечтать при жизни. Развивая эту мысль, можно дойти до таких выводов, что подходить к книжной полке начнёшь со страхом и трепетом. Каждая книга станет эдаким пирожком из сказки, просящим: «съешь меня», т.е. голос автора: «открой меня, послушай», «давай поговорим, поспорим», — станет внятен. Читая книги, вырабатывая литературный вкус или приобретая книжные пристрастия, мы расширяем круг знакомых и приобретаем друзей. Повторюсь: чтение — это общение, а не накопление информации. И насколько милость превозносится над судом, настолько общаться важнее, чем получать сведения.
Гораздо лучше было бы не читать Ахматову, а попить с ней чаю. Лучше было бы посидеть у камина с Диккенсом, чем глотать его книги. Но нет такой возможности, и остаются книги — как руки, протянутые из вечности для рукопожатия. Это говорится не о всякой книге, но лишь о тех, которые написаны перед лицом вечных вопросов. Такие книги, по определению Пастернака, являются «куском дымящейся совести». Из килограммовой охапки целебных трав можно сделать одну таблетку. Из 50 — 60 лет несения жизненного креста, размышлений, молитв, ошибок может получиться 150 страниц текста. Этот концентрированный опыт прожившего свою жизнь человека делает нас умнее ровно на одну жизнь. А сам писатель радостью радуется, видя оттуда, что прожил не зря, что его опыт пригодился кому-то. Ведь даже если сидящий в болоте будет кричать проходящим мимо: «не ходите сюда, здесь трясина!», то и за это дело любви может быть помилован. Это не я, это Лествичник говорит.