Между тем современная культура презирает воздержание, а вот тоскует человек не меньше.
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует.
Сказано в ХІХ веке. С тех пор тоска умножилась. Она толкнула миллионы людей или в петлю, или с крыши дома, или в разврат, или на иглу. Индустрия развлечений тоску не лечит, а делает её ещё острее, отяжеляет похмелье.
Нужно попробовать старый способ. Затеплить лампаду, положить поклон. Не поесть до вечера. Почитать Евангелие. Такого человека утешит хлебушек. И тоску прогонит.
Да что тоску. Он и детей воспитывать умеет. Дети обязаны испытывать чувство голода. Не потому что они брошены и бездомны, а потому, что иначе они не поймут жизни, не сумеют сострадать бедняку, не захотят трудиться.
Мы сами испортили наших детей обжорством, переборчивостью в пище. Мы испортили их вкус сладостями. Научили воротить нос от тарелки обычного супа, говорить «не люблю», «не хочу».
Есть хорошее старое правило: если ребёнок хочет есть, но отказывается от хлеба — значит, он не хочет есть. Нужно дать его аппетиту разыграться. Ведь, как известно, голод — лучшая приправа.
Если мы не хотим испытать настоящий, карающий голод, если стремимся достичь спасительной простоты, хотим чувствовать себя детьми Отца Небесного — нам нужно обратить внимание на то, что мы не привыкли замечать, на то, о чём мы часто думаем как о всегдашнем и непременном.
Ну а коль скоро вы со мною не согласны, ума не приложу, какими глазами вы смотрите на небо и говорите: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь.».
Между молотом и наковальней (12 сентября 2007г.)
Я всегда думал, что самое интересное в мире — это человек. Дело вовсе не в греческой философии (которую я не знаю). И не в Священном Писании (поздновато я взял его в руки). Дело в другом.
Тебя (т.е. меня) вначале не было. Но Вечный думал обо мне. Была Его обо мне мысль.
А потом была капля влажного семени. И не думайте, что я пошляк. Многие так «зацеломудрились», что слово «ложесна» в каноне без стыдливой краски не прочтут. Зато стоит по пальцу молотком тяпнуть или на льду поскользнуться — о-о-о, такое скажут!
Я бы про семя не дерзал сказать, если б у святых не прочел. Св. Иустин Философ так и говорит: «Родились мы от влажного семени». Было наслаждение, смешанное со сном (об этом Соломон говорит). И это было твое (мое) начало. Тебя могли не хотеть, ты мог зачаться «по залету», ты мог избежать аборта лишь потому, что предыдущий аборт был совсем недавно. А могло быть все совсем иначе. Но, как бы ни было, в беззаконии зачат, и во грехе родиля меня мати моя (Пс. 50, 7).
Пожив внутри, у матери под сердцем, с трудом и риском мы вылезли наружу. Жаль, что никто об этом ничего не помнит. Вся фантастика мира стала бы кучей сора перед этой ежедневной реальностью.
Но вот — мы здесь. Дышим воздухом, топчем землю и — движемся, движемся. Даже когда мы спим или лежим на пляже — мы движемся. В глубине земли клокочет магма. На Солнце вспыхивают протуберанцы. Каждый сантиметр нашей печальной планеты пищит, копошится, чавкает, размножается.
И наше сердце стучит. И у нас постоянно растут ногти и волосы. Пока. не наступит резкая перемена.
Одни говорят — «конец». К таким не стоит прислушиваться. Я заметил, что они не глубоки. Другие говорят — «начало». Если угодно — переход. По-еврейски — «песах».
Если вы не безбожник, и вас не сожгут в тот же день, то волосы и ногти у вас все еще будут расти.
Это очень странно: человек уже два дня как мертв, а ему перед похоронами надо бриться.
Но если вы все же безбожник, или безбожники те, кто вас похоронит, то вас таки сожгут, и останется от вас в видимом мире — пригоршня красной пыли. Помяну, яко персть есмы.
И вот, если вернуться назад — к капле семени, а потом метнуться вперед (мысль это позволяет) — к пригоршне пыли, то здесь рождается чувство, которое бьет меня в подбородок апперкотом.
От апперкота голова запрокидывается в небо, туда, куда до меня смотрели язычники, и хочется спросить, крикнуть. Слов нет. Они исчезают разом, и я стою. нет, предстою перед тайной.
Взамен всех мыслей, где-то между горлом и грудью комком застревают два слова: «горсть» и «капля».
Между горстью и каплей поместились Платон с Аристотелем, Наполеон с Жозефиной, Ленин с Крупской и Гог с Магогом.
«Горсть» для всех стала молотом, а «капля» — наковальней.
Но это существо — человек, дитя нужды и случая (как говорил Сфинкс) — сумело все же проникнуть в тайны, забраться в небо, написать книги. Разве мы на Земле не то же, что плесень на апельсине? Разве Земля в космосе — не пылинка?