О. Андрей Ткачёв — Второй вариант более реальный, к сожалению. Хотя всегда есть желание, чтоб был первый вариант. Всегда хочется, чтобы люди научились любить друг друга и помогали друг другу, не спрашивая о том, какой ты веры. А видели друг в друге человека, брата или сестру. Борьба эта идет в истории мира постоянно. Борьба чистого человеколюбия, связанного с Богом — и борьба автономного поведения, при чувстве личной избранности. Это сложный вопрос. Я здесь побоюсь давать крайние характеристики, но я вижу эту борьбу. Мне хочется, чтобы человек на вершине своего религиозного сознания любил людей, независимо от их религиозной принадлежности. Мне кажется, в этом есть много важного и необходимого. Хотя я, конечно, понимаю, что своих любить легче, что свои понятнее, ближе, естественнее. И нельзя требовать от всех людей религиозного героизма и новаторства. Поэтому, конечно, борьба идет. Мы всю жизнь боремся с эгоизмом, и между крайностями находимся, между альтруизмом и эгоизмом. Антихристовы времена будут ознаменовываться прохладностью к вере вообще, высшей степенью толерантности, безразличия, т.е. какая разница, в общем, так или так молиться, всё равно молиться без толку. Молись, кому хочешь — всё равно без толку. Это будет месиво человеческое, лишенное всякой религиозной соли. Это страшные времена, они предчувствуются, они видны в своих предтечах. Конечно, это будет великое испытание для людей. Я надеюсь, что Бог потерпит нас, ещё и даст нам время для проповеди Евангелия, чтоб люди имели правильные мысли, потому что без правильных мыслей Богу невозможно угодить. Имея какую-то левизну в сознании, ты неизбежно творишь глупость. Даже если твое сердце горячо, ты хочешь чего-то хорошего, но если у тебя есть искривление в сознании, ты делаешь какую-то глупость. Эта глупость опасна и вредна. Ты этого не понимаешь, потому что в принципе, ты хочешь хорошего. Именно проповедь веры, веры вообще, потом веры в Бога, а потом ещё во Христа, Сына Божьего. Вот этого именно не хватает сегодня, потому что у людей всё есть. У большинства людей есть хлеб, одежда, крыша и есть масса фантазий, далеких от веры. Я надеюсь, что мы можем связать будущее нашего мира с проповедью истины. Если истина будет проповедоваться, и будут люди, которым эта истина будет нужна — тогда я думаю, что мир ещё постоит, и у нас будут новые перспективы. А если проповедующих не будет, или они будут, но слушающих не будет, ты говоришь, а это никому не надо — вот тогда мир, очевидно, создаст себе свою систему ценностей, и это будет очень неприятно, это будет безобразно, опасно, конечно, потому что всех несогласных раскассируют очень быстро, при современных информационных технологиях. У меня оптимистичных прогнозов для истории мира нет, но у меня есть надежда, что ещё продлится то время, когда можно потрудиться. Если будет, кому трудиться — то жизнь продолжится, а если нет — то закончится. Она станет гнусной и безобразной, как до потопа. А до потопа было совсем плохо, просто не описано в подробностях, мы можем догадаться, что там было всё: скотоложество, кровосмешение, детоубийство. Всё, что хочешь, было, и так было свободно и легко, что Богу ничего не оставалось, как только смыть водой это всё, потому что оно было неисцелимо. Я думаю, что нас ждет именно такое развитие событий. Если покаяния и вразумления не будет, то будет глобальная гадость. Тут уж не до оптимизма, там будет всё очень плохо. Настолько плохо, что Библия даже отказывается подробно описывать это плохо. Так было до потопа. Бог недаром смыл первое человечество. Оно было отвратительно.
Телефонный звонок: — Отец Андрей, добрый вечер! Я не по теме, извините меня. Вот некоторых слушателей, в том числе и Александра, постоянного слушателя, задело ваше последнее выступление в прошедшую пятницу. Его задели слезы, унижение гордости, а я в защиту вас. Выступление батюшек правильное, поучительное. Мы худшее заслуживаем, и с этим надо смиряться.
О. Андрей Ткачёв — Спасибо за защиту. Понимаете, тут такая печальная вещь. Ты не садишься за эфир, за пульт, перед микрофоном с желанием кого-то обижать. Нет такого желания, поверьте — нет. Но как только ты скажешь, что дважды два равно четыре, значит, кто-то будет обижаться. Доказанная истина обидна для тех, кто не имеет к ней отношения. Кто прожил свою жизнь иначе — тому уже поздно что-то менять. Поэтому я отдаю себе отчет в том, что мы обижаем многих людей, но не потому, что мы намерились их обижать, а потому, что стоит сказать тебе какую-то истину, например, я говорю: умирает женщина, перед смертью говорит внукам и детям следующее. Дорогие дети, я кроме вашего отца и дедушки не знала ни одного мужчины, и всех детей, что зачала — всех родила, т.е. никого из себя не извергла. Я говорю, есть такие женщины, они как бы святые. И тут же будут обижаться: масса женщин, которые не так жили, иначе жили. Кроме дедушки и папы своих внуков и детей, знали других мужиков, и не всё зачатое родили, но некоторых извергали из себя. Они потом будут обижаться. Например, что он там тревожит мою заснувшую совесть, какое право этот сопляк имеет, мне уже 80 лет, а ему ещё 50 нет, и т.д. Я понимаю их негодование, я их понимаю, но я не могу этого не сказать. Поэтому мы будем всегда обижать кого-то, к сожалению. В этом нет никакой радости. Мне бы хотелось никого не обижать, но приходится. Мужиков, которые бросают своих жен, которые дают женщинам деньги не на коляску и памперсы, а на аборт. Нужно называть их своими именами, они сволочи и кобели. Пусть обижаются, а что тут сделаешь? Что ты сволочь и кобель — это ещё детский лепет, ты — заказной убийца. Ты заказываешь убийство. Убийца и врач, который делает аборт. Вы убийцы, негодяи, блудники, развратники, сумасшедшие, злодеи. Вы разрушили всю жизнь свою и мою тоже, соседа и друга, брата и свата, кума, бабушки, дедушки. И теперь вы ещё поднимаете глаза к Богу и спрашиваете: за что нам эти страдания? Конечно, в вас вскипает гнев. Тебе за что? Да тебе восемь расстрелов мало. Ты ж просто не знаю кто. Они обижаются, они хотят, чтоб их жалели, а ты их ругаешь. Говорят: пожалейте меня, а ты их ругаешь. Много других всяких ситуаций есть, когда ты говоришь банальные вещи. Они обижаются. Я прекрасно понимаю, что я нахожусь в этой опасной ситуации, любой священник: отец Дмитрий, отец Артемий, или кто-нибудь еще. Раз ты говоришь правду — значит, ты тут же кого-то обижаешь. Апостол Павел обижал людей, не желая того. Христос Господь сколько ненависти возбудил против Себя! Кому Он сделал плохое? Никому, ничего. А чего же Его так убить хотели всю жизнь, за камни хватались, искали повод? За что? За правду. Попробуй, скажи что-нибудь более — менее правдивое, но по — настоящему правдивое. Мы сами грешники, мы сами правды боимся. Но только скажешь, например: не воруй, чти отца и матерь и объяснишь немножко, пару слов только. И тут же сразу неправильные пчелы поднимают свой жужжащий шум и делают неправильный мед, потому что они обижаются. Все стали гордые без меры. Все Богом пренебрегли, всем на Бога наплевать, но все страшно гордые: ух ты, мы тебя сейчас со света сживем, что, нас учить будешь? Вот такая ситуация. Это неприятная ситуация. Но я её не искал, она мне вообще не нужна, даже в страшном сне, тем более — в яркой реальности. Но я хлебаю из этой миски, потому что это моя работа. Тяжелая, между прочим, работа, если кто не знает.