Трудиться, чтобы есть. Трудиться, чтобы разбогатеть. Разбогатеть, чтобы не трудиться. Разбогатеть во что бы то ни стало. Украсть украденное, ограбить грабителя, украсть у того, кто украл украденное. Полный кошмар и глубина безумия.
Я сегодня ел, и дети мои сыты. Солнце так роскошно садится и гаснет в море. Сколько мне лет? Впрочем, какая разница? Разве не вечность впереди?
Господи, как много беды пришло в мир вместе с экономической грамотностью.
Иоасаф (11 марта 2010г.)
Белгородский чудотворец
Я люблю наш язык, люблю ту плавную текучесть, когда согласные и гласные, мерно чередуясь, убаюкивают слух. Мо-ло-ко, го-ло-ва, до-ро-га… Можно лечь на эти «о-о-о» и «а-а-а», лечь, словно уставший пловец — на спину, и отдыхать. «Чужой» вторгается в жизнь не только вихрем непонятной энергии или непривычным разрезом хищных глаз. Чужак нарушает твой покой и распространяет вокруг себя тревогу непривычными звуками. Гортанные и отрывистые, как крики погонщика, или хлёсткие, резкие, как щелчок бича, чужие звуки заставляют вобрать голову в плечи и сжать кулаки. В этой чужой звуковой стихии нельзя отдохнуть и нужно внюхиваться в воздух, ожидая опасности.
Я почувствовал это впервые очень давно, классе в пятом, на уроке рисования. Наша учительница (умница!) выводила уроки за рамки программы, и мы не только перерисовывали стоящую у неё на столе вазу, но и слушали рассказы о жизни художников, о разных странах и их культурах. Это она привела нам примеры языков, в которых многие согласные идут подряд, и написала на доске всем известную фамилию: Мкртчян. Я хорошо знал, благодаря телевизору, милое и незлое лицо человека, носившего эту фамилию. Но лицо лицом, а звуки — звуками. Какой-то чужой ветер, то ли знойный из степи, то ли прохладный — с гор, шевельнул тогда мою детскую шевелюру при звуках «м-к-р-т-ч».
Но есть и другая филологическая крайность, есть другие слова, в которых многие гласные нанизываются друг на друга и, хотя создают трудности при произнесении, никого не пугают. И-о-анн, И-о-асаф, И-о-ав. Эти слова пришли к нам из еврейского, то есть из языка, где гласные звуки на письме не изображаются. Такой вот парадокс — обилие гласных в словах из языка, в котором гласные не пишутся.
Я могу теперь перевести дух. Нужное мне имя названо. Теперь можно его повторить: Иоасаф, — и затем повести речь о человеке, чья личность скрывается за этим именем. Так издали, и как-то боком, и вприприжку — я подбирался к теме. А вы думали, как можно говорить о святых сегодня?
Вот так просто: «Святой такой-то родился там-то, совершил то-то, память тогда-то». Нет, господа. Этот номер не пройдёт. Вернее, пройдёт, но плодов не даст. Извольте подобраться к священной теме в обход, через карту звёздного неба, через вопросы теоретической физики или через анализ архитектурных особенностей ансамбля Новгородского Кремля. Иначе толстая кость и не менее толстая кожа обывательского лба не пропустят внутрь своего черепа вами поданную информацию. А уже через час новый поток информации смоет всякую память о том, что вы сказали, и значит, святое зерно, посеянное при дороге, склюют птицы.
Иоасаф. Святой епископ Белгородский. На этом свете пожил немногим больше сорока девяти лет. При жизни был известен как человек одновременно строгий и милостивый. К безбожникам, к нерадивым попам — строг, к убогим, старым, кающимся — милостив. К себе самому строг — до беспощадности. По смерти — славен как чудотворец. Мощи нетленны и благодатны. Родился в день Рождества Богородицы и назван в честь отца Её Иоакимом. Отсюда и продолжим чуть подробнее.
Как видим, имя его и до монашества было богато всё теми же гласными: «и-о-а». Еврейское имя, в скрытом виде содержащее неизреченное имя Божие, примет он потом и в постриге. Родившись в день Рождества Пречистой, нося в младенчестве имя Её отца, будущий святитель чудесным образом с раннего детства полюбил молитву и полюбил Царицу молитвы — Пресвятую Богородицу. Восемь лет было Иоакиму, когда отец его видел в видении Божию Матерь, говорящую с отроком и произносящую: «Довлеет Мне молитва твоя». Это, между всем прочим, говорит и том, что в святости есть тайна, раз уже в восемь лет ребёнок мог радовать своими молитвами Богородицу.