«Ты веришь, что Суд будет?» — А он не верит. «Ты веришь, что Христос будет нас судить?» — «Не верю». — А вот он верит. «Ты веришь, что будет вечная жизнь?» — Не верю. — «А вот он верит». «Ты веришь, что Иисус от Девы родился?» — «Не верю!» — А он верит, они же Деву Марию чтут! Называют Христа — Иса ибн Марьям.
Поэтому здесь нужно разобраться: вообще, о чем мы спорим. С кем мы говорим. Если я говорю с христианином православным, то, конечно, здесь нет вопросов — у нас одна вера. Для нас мусульманин, это, в принципе, — еретик. Он может быть близок по духу нам и, тем не менее, догматически нам чужд.
Но если мы говорим с человеком, который вообще ни во что не верит, так простите, мусульманин выше его на сто голов. У него есть понятие о том, что будет смерть и страшный суд. Поэтому наша жизнь заставляет нас говорить об этом, потому что мы живем сегодня в стране, в которой многие люди не верят ни во что. Это повышает религиозную чуткость. Я против того, чтобы смешивать ислам и христианство. Но я против того, чтобы огульно осуждать людей из-за того, что они не верят так, как верим мы.
Кстати, есть много мусульман, которые стали христианами. В истории много примеров.
— Но, в то же время, обратить кого-то из ислама очень сложно. Сложнее, например, чем язычника…
— Сложно потому, что мусульмане молодцы. Потому, что они свою веру вшивают как культурный код во всю свою жизнь, и у них нет ни одной области, которая была бы выдворена из мусульманства. Еда, питье, интимные отношения с женщиной, воздержание, милостыня, работа, вражда, любовь, дружба — все пронизано идеями веры.
— Иными словами, наша проблема в том, что мы-то вырваны из контекста?
— И наша проблема в том, что мы потеряли свою глубокую идентичность, а они сохранили. Они тоже теряют, потому что западный мир пытается развратить их своей культурой. Первое, что появилось в Багдаде после уничтожения режима Саддама Хусейна, это были кинотеатры «для взрослых». Сразу же появились порно-кинотеатры, только мужчин старше 18-ти в очереди туда, как в мавзолей. Западная культура понимает, что сила ее — в развращении. Развратить и управлять.
Не облагородить, поднять и научить об Иисусе Христе, а развратить и управлять.
Ислам — не такая глупая цивилизация, чтобы не понимать, что их развращают, чтобы ими управлять. Поэтому они активно сознательно сопротивляются этому, и я лично не могу не признать за этим нравственной ценности. Я говорю, что нас развращают, чтобы нами управлять. Они понимают, а мы нет. Вот в этом смысле я их хвалю.
«Дайте нам сто Андреев Кураевых, двести Олегов Стеняевых и они каждый будет соревноваться друг с другом и станут лучше»
— Сколько книг Вы уже написали? Как появляется замысел очередного текста?
— Я написал где-то пять или шесть книг. Ну, никогда не думал, что буду писать книги, честно говоря. Просто старался делать то, что должен. Я говорил, речь записывали, потом это сохранилось, ее расшифровали, отредактировали и сделали книгой. Есть вещи, которые я писал уже как текст. Вот последняя книга о семье — «Первое чудо», это книга текстов, не проповедей. Но мне очень приятно, что очень востребованной оказалась книга проповедей, потому что в ней пульсирует живое слово.
— Какие Ваши дальнейшие творческие планы?
— Ничего не собираюсь делать специально. Все совершенно спонтанно происходит.
— Как Вы оцениваете миссионерскую деятельность своих российских коллег — отца Андрея Кураева и отца Олега Стеняева?
— Они оба молодцы. И кашу маслом не испортишь. Поэтому, если бы их умножить на десять, то было бы еще мало. К отцу Андрею Кураеву особенно хорошо отношусь, несмотря на то, что его часто упрекают. Согласен с упрекающими в том, что где-то ему можно чуть сдержаться. Но кроме этого он большой молодчина. Делает то, чего не делает никто. Хотя много же умниц, много талантливых, говорливых, энергичных, образованных, неравнодушных. Но вот чтобы свести все в одно — и неравнодушность, и образованность, и начитанность, и миссионерскую активность — почему-то не получается. Большая странность. Потому мне жалко, что на него все шишки сыпятся.