Перед смертью ты говорил «слава Богу за все», и это слова вечной правды. Мы повторяем их часто. Повторяем и здесь, в твоем городе. Впитывая кожей его многовековое унижение.
Может быть, христиане не умеют жить, — думаю я, — и чтобы не перестать быть христианами, им нужно не жить, а выживать?
Не вменяется ли нам в обязанность терпеть гонения и быть в притеснении, чтобы оставаться самими собой?
Номер уютен, но тесен, как все в Стамбуле. Дома узки и высоки. Квартиры, судя по окнам, тесны, как кельи. Таков же и наш номер. Комфортен, но узок, как мягкий вагон скорого поезда. Телевизор показывает волны арабских революций, разноголосую трескотню западных каналов, все о кризисе да о кризисе. Ноги гудят и глаза слипаются. Незаметно проваливаемся в сон. Последнее, что я слышу, это надрывный плач женщины за окном и ее же пьяный лепет на русском языке. Мужской голос на ломаном русском что-то ей втолковывает и куда-то зовет. Наш общий позор продолжается.
Мы просыпаемся рано. Звуки с минаретов не виноваты и шум на улице — тоже. Просто мы выспались, и хочется выйти пораньше в город.
В груди — осадок вчерашних впечатлений. Что еще покажет нам сегодня город Константина?
Для греков его падение должно было стать синонимом Страшного Суда и кончины мира. Так оно, видимо, и было.
Так, очевидно, Господь, сокрушая земное торжество Церкви и Царства Своих помазанников, готовит всех нас к мыслям о неизбежной кончине мира. Ведь она будет, кончина мира, будет. «Земля и все дела на ней сгорят». «Камня на камне не останется» на тех местах, где прежде была слава и честь. Значит, за все — слава Богу. Значит история, это — школа воспитания народов, великая школа смирения.
Подобным образом был разрушен и сметен варварами Первый Рим, и Августин блаженный на его обломках писал книгу о Граде Божием и граде земном.
Так полумесяц водворился на место срезанных Крестов, и гордые ромеи превратились в хитрых бродяг и попрошаек.
Так большевик, сей внутренний враг, сломал под корень древо Русского Царства и зажег в небесах перевернутую звезду.
Турецкий флаг красен, как кровь, и на нем ужились вместе и звезда, и полумесяц. Помесь коммунизма и ислама. Не хватает только символа готов и вандалов, похоронивших Первый Рим. Но у них и не было никакого символа…
Византийцы должны были сильно нагрешить. Позору по необходимости предшествует гордость, а большому позору — большая гордость. Там, где греки сохраняют церковное первенство, на них сильно нарекают. Хитры, дескать, горды, желают властвовать, сверху вниз смотрят на представителей других народов. Охотно верю, и кое-что лично знаю.
Помню, каким шоком для меня было открытие так называемого «крипто-христианства». Этим словом обозначается формальное принятие ислама ради того, чтобы избежать гонений или сделать карьеру. Ничтожное количество греков охотно приняло ислам. Очень небольшое количество решилось на муки. А подавляющее большинство согласилось произнести исламскую формулу принятия веры и обрезаться. Христианство эти греки исповедовали тайно. Есть что-то отвратительное в подобном массовом поведении. Это не сдача под пытками, не слом после перенесенных страданий, а осознанное желание усидеть на двух стульях. Нельзя судить и быть излишне категоричным, но быть таким христианином — ой, как не хотелось бы.
Бывшие христиане, или «тайные христиане», составляли львиную долю османской администрации, были министрами, инженерами, флотоводцами. Из тех бесчисленных мечетей, так похожих на Софию, которые видишь повсюду в Стамбуле, многие построены архитекторами-греками. Подумать есть над чем.
Не так ли наши архитекторы, подобно Щусеву, до революции строили храмы «под старину» (Троицкий собор в Почаеве), а после революции — мавзолеи?
Я давно не бреюсь. Очень давно. Чего не скажешь о мужчинах в исламских странах. Бородатых мало, но много усатых. И парикмахерские — на каждом шагу. Работая в них, не разбогатеешь, но и вряд ли умрешь от голода. Молодежь хорошо стрижена и напомажена. То там, то здесь видишь мужчин, сидящих в креслах, намыленных, над которыми с опасной бритвой, правленой на ремне, колдует парикмахер. «Это их каприз», — думаю я. «Это, то безгрешное удовольствие, которое они себе могут позволить».
Многолюдство местного населения — это, почти сплошь, мужское многолюдство.
Если женщин не видно, это не значит, что их непременно унижают. Вполне возможно, что их не видно оттого, что их берегут и уважают. Если же они повсюду (как у нас), то это в последнюю очередь означает «равенство прав» и «свободу самореализации». В первую очередь это означает брошенность, ненужность и, как следствие, борьбу за выживание.