И даже не в двух, а в большем количестве миров живёт сын Адама. Первое разделение, первая пара — это «мир сей» и «мир тот». Вторая линия фронта проходит через «мир сей». Это мир, сотворенный Богом и мир, сочиненный и построенный человеком, цивилизация, вторая природа, Каиново наследство. «Мир тот» тоже не однороден. Он полон, он кишит живыми существами, и жители его двояки. Одни благословляют и славословят, другие — хулят и проклинают. Дельфин, выныривая, просто дышит, а человек, вторгаясь умом в невидимое, иногда дышит воздухом, а иногда — ипритом. Отправляясь в мысленную реальность, нам нужно запастись мысленным противогазом.
Мир дробится и делится на кубики, песчинки и квадратики. Так картинка в телевизоре вдруг может сбиться, и вместо привычных лиц и интерьеров ты вдруг видишь головоломку цветных клеточек, изнанку цифрового изображения.
Вот так и мир. Он кажется твердым и незыблемым. Но мы-то знаем, что в назначенное время он начнет стремительно рассыпаться, как песчаная статуя, бывшая монолитной пока песок был мокрым. Высох песок и дунул ветер, и невольно вспоминается наступление обещанного дня, «в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают» (2 Пет. 3:12)
Все эти мысли только и переберешь в уме, что на отдыхе и в относительном спокойствии. В городах, посреди беготни, где небо — с овчинку и асфальт под ногами, другие мысли оспаривают право ночевать в твоей голове. И пока они там ночуют, тебе самому не спится. Но здесь, где земля заласкана солнцем и обрызгана пеной, мысль становится масштабней, и из всех евангелистов хочется читать преимущественно Иоанна, ибо его символ — орел.
Небо высокое. Тучки на нем лермонтовские. И гордые скалы тоже лермонтовские. На груди у этих каменных уступов ночуют золотые тучки, улетая поутру, и оставляя влажный след на груди очередного каменного великана.
А ветер гнет к земле ветки черешен и вишен, словно он — ветер — толстый и грозный повар, а они — деревья — провинившиеся поварята. Вглубь ли, вширь ли посмотришь, все удивительно.
«Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пет. 3:13)
О малых грехах и малых добрых делах (4 июля 2011г.)
Нужно опасаться малых грехов, и нельзя пренебрегать малыми добрыми делами.
Это прописная истина. О ней сказано немало, причем людьми праведными, такими как архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в слове «О малом доброделании». Но можно ведь, можно и должно говорить об одном и том же разным людям, в разное время. Не нужно думать, что все самое важное уже сказано, например, людьми святыми. Во-первых, не все сказано. Во-вторых, сказанное однажды требует многократного повторения. В-третьих, в мире не существует чистого плагиата. Даже дословно повторяя чужие мысли, я, пропустив их через себя, превращаю эти мысли в свои собственные. Итак, вернемся к грехам и добродетелям.
В мире нравственности затруднен счет. Иногда счет в мире нравственности просто невозможен. То есть качество в этом мире есть, а о количестве говорить не всегда получается. Вот пример.
Человек бросил на пол кусок хлеба. Бросил и не поднял. Не обдул, не поцеловал, не сказал «Господи, помилуй». Такой человек тяжко согрешил. Он проявил черствость, глупость, неблагодарность своей души, свою непричастность к повседневному труду как нельзя ярче. Можно ли здесь вести речь о размере хлебного куска? Есть ли разница, кусок этот велик или это только корочка? Конечно, нет. Грех совершен в принципе, и неважно, сколько граммов в хлебе, которым пренебрегли.
Граммы могут стать фактором нравственности в других условиях. В блокадном Ленинграде человек, отрезавший ниткой от своей пайки ничтожный кусочек для ближнего, достоин называться именем святого. Вот там граммы входят в область нравственности и подсчитываются. А в обычном быту что буханка, что горбушка — разницы нет. Нет разницы, и когда ребенок при родителях бросает на землю недоеденный бублик, а взрослым до этого дела нет. Чтобы назвать грех грехом, здесь граммы подсчитывать не надо.
По телевидению не раз показывали, как возмущенные своими правительствами фермеры в разных странах Запада устраивают демонстрации. Они съезжаются на площади городов на тракторах, запруживают техникой магистрали. Нередко демонстративно выливают на асфальт сотни бидонов молока в знак того, что производить его невыгодно. Всегда больно смотреть на это безумие, у которого есть «экономическое оправдание». Каждый пятый человек Земли голодает на всякое время и на всякий час. А где-то и кто-то находит более выгодным с точки зрения рентабельности высыпать в море сотни тонн зерна с неразгруженной баржи. Прибыль бесчеловечна, как Молох. У нее своя — идолопоклонническая — логика. И вот я думаю: бросивший наземь кусок бутерброда человек и бизнесмен, уничтожающий тонны продуктов ради рыночной целесообразности, сильно ли отличаются? Баржа с зерном относится к горбушке хлеба, как слон — к мухе. Но вот люди, совершающие эти поступки, могут быть друг другу равны.