Я могу полететь в Египет, но это никак не приблизит меня к Антонию и Макарию. Можно поехать и в Рим. Но фонтаны, музеи, рестораны, пиццерии будут важнее и интереснее, чем катакомбы. Увы! Можно и в Киеве, проживши многие годы, не знать названия главных храмов и ни разу не спуститься в святые Пещеры.
Но зато у меня есть холодильник! Если поставить его в любую из тех хат, что стоят в Пирогово[1], то эффект будет равен появлению вертолета на Куликовском сражении.
Значит, все же я — богач. Все же есть, чем гордиться.
Национальная идея (28 июня 2012г.)
Горе, когда чего-то нет. Нет, к примеру, как в песенке поется, в преддверии зимних холодов ни «теплого платочка, ни зимнего пальто». А у нас нет национальной идеи. Ее сегодня почти ни у кого нет. Но нам надо о себе подумать и с собой разобраться. Итак, национальной идеи нет. Может быть, была когда-то, а теперь нет. А может, и не было никогда. Т ак себе, были разные идеи, более из разряда «шапками закидаем». В том числе были и те, что претендуют на имя национальной.
Они пафосны, но не пафосной национальная идея быть не может по определению. Многие этой необходимости мысленного полета, дерзания не понимают, пытаются мыслить категориями «премудрого пескаря», отчего живут и умирают равно бесславно и бесполезно. Бесславно и бесполезно могут тратить и проедать полученное историческое наследство целые народы, если за душой у них нет ничего, кроме желания вкусно жрать, и за любое преступление отбрехиваться тучей слов при помощи адвоката. Простите за грубую прямоту. Здесь трудно подобрать всех удовлетворяющую лексику.
Если у нас нет национальной идеи, то мы — не народ. А если она есть, то ее нужно сформулировать. Это тяжелое занятие. Не сделав его, так и будешь под надзором старшего менеджера воплощать чужие мысли и обслуживать тех, кто их на свет произвел. Это, как в бытовом, так и в мировом масштабе.
Я думаю, что национальная идея у нас есть. Она не в количестве штыков, не в нефти и не в балете Большого театра. Она — в Литургии, как ни странно это звучит для многих ушей, в том числе — для ушей автора этой сентенции.
Западные вопросы нам понятны. Это очень важно осознать, потому что понимание чужой проблематики означает родство, причем — серьезное. Вхождение в чей-то мир как раз и означает понимание внутренней проблематики этого мира. Так полноправное вхождение в европейский дом есть, прежде всего, плавание в водах европейской мысли с естественной проворностью рыбы. Это — умный труд, а не просто договор о безвизовом режиме. Итак, горькие воды европейской мысли нам должны быть понятны, поскольку и мы, и они сидим пленниками на одних и тех же «реках Вавилонских».
Когда я говорю «нам», я не имею в виду господина N из соседнего парадного, которому ясно только то, что жена у него — ведьма, а денег всегда мало. «Нам», это тем, кто умеет думать или хочет научиться. Среди всех удовольствий мира удовольствие понимать, возможно, самое глубокое.
Итак, повторим, что вопросы Запада нам понятны.
Вопросы Запада это гендерное равенство, экология, соблюдение гражданских прав, уродливо расширенное до защиты прав аквариумных рыбок, и еще много чего. Но это — верхний слой, который быстро слизывается. Глубже — вопросы сущностные: о вере, смерти, смысле жизни, Боге. Это крики человеческого одиночества и метафизические страхи, прорывающиеся в литературу и искусство, но скрываемые глянцем поп-арта. Это попытки говорить о любви, умалчивая о вере и надежде. Это речи и мысли о свободе, равенстве и братстве в их иногда библейском, а иногда антибиблейском понимании. Это, попросту, мир мыслей, рожденных Евангелием. От этих мыслей отталкиваются, их оспаривают, на них пытаются не обращать внимания, если они заявляют о своем происхождении, но именно ими мучается «страна святых чудес», как называл Запад незабвенный Федор Михайлович.
Кто не знал этого до сих пор, пусть узнает. Кто знал, но в упор не согласен — пусть дальше не читает. Пусть чешет чем-то где-то (пятерней — в затылке, например) или идет на демонстрацию (тоже Западное культурное явление, кстати).
У любой социальной идеи есть своя богословская подоплека. Эту подоплеку можно назвать мистической или метафизической. Это не важно. Именно эту подоплеку нужно искать. Проиллюстрируем вопросом о свободе воли. Это довольно сложная проблема богословия и антропологии. Знает Бог о моих намерениях или не знает? Наследственность, общество с его законами оставляют ли мне какое-то пространство нравственной свободы, или я полностью зависим? Если я полностью подконтролен, то я, следовательно, неподсуден? Если мною командует полностью Провидение, звезды, кто-то или что-то еще; если меня «быт заел» по слову классика, и свободы выбора у меня нет в принципе, то тогда прощай судебная система. Все преступники неподсудны! Все они — жертвы обстоятельств. А это уже не просто богословская и социальная антропология. Это — правила поведения в зверинце, то есть вопрос «держать ли волков и овец в одном вольере?»