Она назвала цену и стала заваривать чай. Я прислонил к стене кульки и расстегнул пару пуговиц на плаще.
Через минуты две чай мне подал юноша, лет шестнадцати, голубоглазый и курчавый, похожий на мать.
— Ваш сын? — спросил я от нечего делать.
— Да, — буркнула хозяйка, давая понять, что не хочет ввязываться в разговор.
В это время двери хлопнули, и из магазина вышел последний кроме меня посетитель. Было уже довольно поздно.
— Вы гость? — неожиданно спросила она, энергично вытирая прилавок.
— Да, — ответил я, тоже давая понять, что не желаю ввязываться в разговор.
— Вам понравился наш город?
— Ужасно, — сказал я, и в этих словах не было ни капли неправды.
— Вы купили, я вижу, много подарков. Может, купите у меня несколько пачек чаю? Есть чай из Цейлона, Индии, Китая.
— Нет, нет. Поверьте, я люблю чай, но сильно растратился и не могу купить ничего, кроме постели в поезде.
— Ладно, — сказала хозяйка и продолжила остервенело и молча протирать прилавок.
Лимон плавал на поверхности, чай дымился, а я дул на него, потому что не умею пить горячее.
— У вас есть дети? — спросила вдруг хозяйка.
— Да. Двое. Девочки.
— Вы счастливый человек.
— Согласен. Но ведь и вы счастливы. У вас есть сын.
— Мой сын. Она произнесла эти слова мечтательно и мягко. Потом, будто вспомнив, что здесь посторонние, добавила сдержаннее: — Это мое счастье и моя опора. Вы похожи на доктора, — продолжала она. Я пожал в ответ плечами. — И мне хочется поделиться с вами тем, что лежит у меня на душе.
— Я — незнакомый вам иностранец.
— Тем лучше. Вы никому не расскажете, и, может, никогда больше не будете в нашем городе.
Я пил чай, а она продолжала: — Я хотела его убить. Его отец бросил меня, и я хотела сделать аборт. Подруга договорилась с доктором, тетя дала деньги, и я пошла в больницу. Мне было лет двадцать. Никто ни о чем ни разу не говорил со мной серьезно. Что я могла понимать? И вот я вхожу в кабинет, ложусь по приказу на кресло. (Она все трет уже сияющий прилавок и, не поднимая глаз, продолжает рассказ. Из подсобки слышно, как моет стаканы и что-то мурлычет под нос ее сын).
— А за окном больницы — храм. И там начинается служба. Был какой-то праздник. И вдруг начинают звонить колокола! Звон врывается в кабинет, а я лежу на кресле с расставленными ногами. Доктор гремит рядом своими хирургическими инструментами. И вдруг какая-то сила подбрасывает меня на ноги, я одеваюсь на ходу и пулей вылетаю из кабинета. Этот звон стоит в моих ушах до сегодняшнего дня. Я слышу его каждый раз, когда смотрю на моего мальчика. Страшно подумать, что его могло бы не быть рядом со мной.
Мой чай остывал. Я пил его и смотрел на женщину, которая, казалось, разговаривала сама с собой и вытирала прилавок.
— Спасибо. Мне пора на поезд.
— Жаль, что вы ничего не купили у меня для своих девочек. Но все равно, будьте здоровы.
Я вышел из магазина и поспешил на вокзал.
В поезд я вошел за две минуты до отправления.
Важнее воздуха (21 июня 2012г.)
В известном отрывке из Книги пророка Иезекииля, который читается в Великую субботу, пророк стоит на поле, полном сухих костей, и по велению Бога обращается к костям, как к людям: «Кости сухие! Слушайте слово Господне!» (Иез. 37:4). Этим обращением было положено начало следующему затем чуду — восстанию из праха тех, от кого остались только высохшие останки (см. Иез. 37:1-14). Это обращение к сухим костям наводит меня на мысль о проповеди — такой проповеди в духе, которая в древности именовалась «пророчеством».
Проповедь слышна. Проповедь, казалось бы, струится и ширится. И вместе с тем проповеди очень мало. И что еще важно — многие православные христиане носят в себе усталое сомнение в полезности проповеди. На этом месте я скажу: «Вонмем!» Здесь нужно быть внимательным. Многие, повторяю, христиане — священники в том числе — не верят в силу благовествования, скептичны, подавлены и, словно унижая силу Божества, уверены, что ничего уже не исправить.
Здесь — ответ на вопрос: почему Иезекииль, Исаия, Филарет (Дроздов), Достоевский и проч. — всегда явления разовые, уникальные? Нам всякое время есть в них великая нужда, а являются они даже не в каждое столетие. Да потому что надо быть готовым проповедовать Слово даже сухим костям. Нужно иметь Аврамову веру в то, что «Бог силен и из мертвых воскресить» (Евр. 11:19). А большинство людей на вопрос: «Сын человеческий! Оживут ли кости сии?» — отвечают не пророческим ответом: «Господи Боже! Ты знаешь это» (Иез. 37:3), а маловерным собственным: «Никогда не оживут. Это уже невозможно». Но вот те, кто готов проповедовать даже мертвой материи, увидят затем перед собой живых людей, еще вчера не подававших признаков духовной жизни.