Поэтому просто работящий народ, умеющий варить суп из топора, строить дом без гвоздей, ловить дичь голыми руками, но не имеющий за душой великой мысли, ничего по-настоящему великого не создаст. Это удивительно, но он будет способен создавать и творить только под началом того, кто способен к цивилизационному творчеству или же в дружеской спайке с ним.
Иначе он даже может быть порабощён в тех или иных формах теми соседями, у кого кроме силы, выносливости и трудолюбия есть в запасе великая мысль и воля к её воплощению.
Поэтому понимание чужого труда, кажущееся столь естественным в отношении пахаря, нужно продлить и далее. Мы же не хотим быть сбродом, то есть бесцельно бродящими людьми, которые то сбредутся в одно место, то разбредутся кто куда. Мы хотим быть цивилизацией. А для этого сочувственно понять нужно и того, кто не производит материальных ценностей, но цивилизацию творит и одушевляет: музыканта, художника, представителя власти, чиновника. Да-да, чиновника. Конкретный чиновник может быть специфически плох как человек, а само чиновничество в разные времена может болеть разного рода нравственными недугами. Но необходимость чиновничества этим не упраздняется. Оно неизбежно, как неизбежны в аэропорту диспетчеры и таможенники, а не одни только пилоты и стюардессы.
Немецкий мотор работает лучше отечественного. То же самое можно, наверное, сказать и о соотношении работы их и наших чиновничьих аппаратов. Теперь нужно заставить мысль ещё чуть-чуть побыть на свету и не убегать в привычные сумерки. Нужно следующим шагом признать, что моторы и конторы у них работают лучше не просто потому, что у нас в конторы плохо подбирают кадры, а моторы собирают «с бодуна». Это не ответ. Очевидно, что-то есть в сознании их — и отсутствует в сознании нашем. Не в руках и кошельках, а в сознании! Эти отсутствующие в одном месте и присутствующие в другом внутренние качества придают особый характер всей жизни и не могут возникать в один день. Усидчивость, ответственность, пунктуальность, аккуратность. Просто где-то их воспитывали столетиями, а где-то — нет. Где-то, возможно, воспитывали не менее важные качества, просто не заметные в производстве автомобилей и в канцелярской рутине.
Нельзя просто пытаться ввести у себя то, что вчера увидел где-то. Законы, привычки, чистота, взаимная вежливость. То, что радует глаз в чужом саду, долго росло, окапывалось заботливыми руками и сумело сберечься до сего дня трудом и заботой хозяина. Хочешь себе того же — приготовься к долгому созидательному труду. Да поинтересуйся ещё, какие невидимые внутренние качества наиболее понадобятся. Потому что невидимое важнее видимого. Первое вечно. Второе — временно.
В творчестве невозможно банальное копирование. И быстрый плод в масштабных трудах невозможен. А если возможен, то это — «химическое яблочко», которое даже червячок есть откажется. Нужен труд, причём двоякий: видимый и невидимый. Монастырский хлеб вкуснее обычного. И клумбы цветочные в монастырях красивее своих «мирских» аналогов. В монастырях обычно всё вкуснее, трогательнее, красивее, чем в миру, потому что живущие там должны трудиться двояко. Там нужен обязательный умный труд и невидимая брань (без них монастырь становится колхозом). Но там нужно и личное усилие в различных послушаниях, чтобы не есть хлеб даром. Сочетание работящих рук и молящегося сердца — это подлинное выражение православной цивилизационной самобытности. Эту идею нужно сильно прижать к сердцу и сродниться с нею. А затем её стоит двигать и распространять. Потому что людей, которые одновременно молятся и трудятся, причём любят и умеют делать оба дела, у нас очень мало. А они должны быть везде.
Если труд прекращается, природа быстро возвращается туда, где недавно царствовала цивилизация — вспомним, как в мультфильме про Маугли бандерлоги скачут по развалинам древнего города в глубине джунглей. Смолкает детский смех, затихают голоса жениха и невесты, прекращается звук мелющего жернова. Дикие вьющиеся растения оплетают статуи с отбитыми носами и руками, филин кричит по ночам из бывших царских покоев. Травой зарастают дороги, мягкая зелень неведомой силой пробивает насквозь бетон и асфальт. Очаги погасли, и алтари покрыты многолетним слоем опавшей листвы. Таковы города-призраки, смотрящие в чисто поле глазницами выбитых окон. Таковы умершие цивилизации, чьи руины стали прибежищем для дикого зверя и летучих мышей.