Можно себе сказать, что я ещё никогда не постился, что это всё было смесь фарисейства с формализмом, диетологические упражнения, что-то ещё было, что я уже знаю слухом-ухом, но, в принципе, толком пост я ещё не проводил. Поэтому хотелось бы провести его впервые. Это будет довольно честно, это не будет фантазия на тему, а честное желание.
Всё, что касается нашей духовной жизни и слабых попыток её изобразить, это всё очень похоже на частное делание: хочу, не хочу, нравится, не нравится, буду, не буду — это моё дело, дескать. Ну, что ж, такие времена свободы. Вот в посту необходимо ощутить постный период, как общее дело Церкви. Вся Церковь входит в общий период — это общее занятие её членов.
Какие-то фибры души, стороны души должны прикоснуться к этому общему делу и откликнуться на него. Человек должен понять — это не моя вера, это вера всей Церкви. Мои потуги слабые, но это не просто мои потуги, — это потуги всей Церкви, а тогда они увеличиваются пропорционально в миллион раз. Так что отношение к посту — это мера церковности. Вера — Пасхальная, Пасха предваряется постом и отношение к посту — это мера церковности. Поэтому никто из нас ещё толком не постился, кроме каких-то избранных Божиих людей, которых мы не знаем в лицо. И дело это не есть делом моего личного согласия или несогласия, хочу, не хочу, — это дело всей Церкви, этим делом надо заниматься. Таким образом, хоть что-то получится у каждого в отдельности и у всех вместе.
Наличие пандуса в подъезде больше говорит о том, христианская ли эта страна, чем количество церквей (7 марта 2013г.)
Старость, старение — возраст успеха, знания, правды, изнанки ее, изгнания — это тема, на которую можно говорить, только лишь ощутив ее жало, проникающее в себя. Я думаю, что по внутреннему ощущению мне уже немножко можно говорить об этом. Я чувствую, как это явление приближается, и мне кажется, отношение к нему — это мерило очень многого.
Мерилом доброты общества, его практической христианизации является его отношение к людям с врожденными пороками и физическими недостатками, людям преклонного возраста, людям, потерявшим работоспособность — всем тем, которые беспомощны. Отношение к ним — это мера нашего практического христианства.
Наличие пандуса в каждом подъезде говорит о том, христианская эта страна или нет, больше, чем количество церквей, видных над городом с высоты птичьего полета.
Классическое общество, в котором мы не живем, предполагает наличие живой и не прерванной связи между поколениями, в которой каждый нужен каждому. Жизнь должна представлять собой гармоническое единство нескольких поколений, живущих рядом или вместе. У каждого человека должны быть отец и мать, это очевидная вещь, сегодня ставшая редкостью. У каждого человека должны быть братья и сестры — это тоже очевидная вещь, которая сегодня тоже стала редкостью.
Уже сказав это, можно расплакаться и перестать дальше говорить, потому что если отец и мать, братья и сестры у каждого человека отсутствуют (у человека есть только мама, у человека нет ни брата, ни сестры, или вообще он вырос в детском доме) — то это конец света. О чем дальше говорить? Дальше можно только реанимировать ситуацию.
Вот эти «отец и мать, братья и сестры» предполагают наличие отца и матери у твоего отца и твоей матери — то есть бабушки и дедушки с обеих сторон — и вырастание этого дерева вглубь, в глубину корней. Дерево должно быть действительно цветущим и раскинувшим ветви.
Такое гармоничное существование должно обеспечить человеку большую степень психического здоровья, он как нитка в ткань вшит в плотность бытия, и он ощущает справа и слева от себя не чуждые плечи. Нитки того же качества и материала, родная теплота окружает его справа и слева, спереди и сзади в плотной ткани жизни.
Сегодня — индивидуализм. Сегодня человек подчеркнуто индивидуален, как лейбницевская монада, человек живет как заключенный одиночной камеры, то есть ему идеал — тюрьма с камерой для какого-нибудь Брейвика: вот его гальюн, вот его мягкая постель, вот его компьютер без выхода в интернет, вот его телевизор, вот его душевая, вот его меню трехразового питания. И некоторые, не шутя, говорят: «Ничего себе! Я бы тоже посидел в такой тюрьме». То, что зеки наши, которые сидят массово по тюрьмам, хотели бы поменять свои бараки на камеру Брейвика — это сто процентов.