Выбрать главу

Со стыдом вспоминаю, как в отроческие годы ездил в Киев со школьной экскурсией и был в Софии. Боже! Какими варварами мы были тогда. Невольно думаю об этом, глядя на туристов. Не имея за спиной советского прошлого, многие туристы Запада, как и мы когда-то, не снимают кепок, не вынимают рук из карманов и ходят посвистывая с бессмысленной улыбкой на лице. При этом всюду — праздник фотовспышек.

Мраморный список миланских архиепископов на южной стене Дуомо. Мраморный список миланских архиепископов на южной стене Дуомо.

На стене справа от входа длинный список настоятелей Дуомо и епископов Милана. Такие списки в камне — традиция Запада, надо сказать — прекрасная. Бескультурье — это беспамятство, а память, цепкая и благодарная, — это и есть культура. Мы часто склонны тут же забывать всё, что было, оттого вчерашний день кажется седой древностью, а позавчерашний гибнет, как не бывший вовсе. Вот скажите, как звали деда вашего деда? Не знаете. И я не знаю. А тут знают всех настоятелей за многие сотни лет. Первый в местном списке стоит грек Анатолон (может, Анатолий?). Сама кафедра Милана рождена апостолом Варнавой (так написано). И всего в списке, доходящем до сегодняшних дней, 144 имени. Последнее имя — покойный кардинал Анжело Скола, архиепископ Милана. И мест еще осталось для имен десяти-двенадцати. Интересно, можно ли гадать о близости конца света по количеству оставшихся мест для имен? Наверняка, есть и здесь такие специалисты-эсхатологи, как у нас. Дескать, больше епископов не будет (места на плите нет) — значит, всё!

Могилы на полу. Завещать себя похоронить под ноги богомольцам всё же кое-чего стоит. Не в стену, а под ноги. Так часто хоронят и армяне своих предстоятелей. Есть такие примеры у грузин. Были так ли уж смиренны при жизни те, кто лег под ноги, — вопрос. Но сама традиция смиренна.

Скульптуры разительно отличны от икон. Икона всё скажет глазами, а статуя глазами ничего не скажет. Остается говорить жестами. Оттого статуи так страстно напряжены и неестественны в позах. Это их способ говорить с молящимися. И смиренный Амвросий превращается в гиганта, энергично выбрасывающего куда-то перед собой руку. А надпись у ног: «Я — Пастырь добрый» («Ego sum Pastor bonus»). Но есть здесь чудное Введение во храм. Маленькая трехлетняя Богородица, старенькие родители, архиерей вверху лестницы. Всё в белом камне и трогательно до удивления. И возле Распятия всегда хочется преклонить колени.

Дано мне знать, что Ты за нас страдал,

Но не дано всегда об этом помнить.

Чтоб помнить страсть Твою, мне нужен тайный труд…

Интересно, как здесь было всё, когда туристов не было или их количество в разы уступало нынешним наплывам?

Я пробую представить этот град

Без толп туристов (то есть без себя),

А только с теми, кто родился здесь,

Кто был намерен здесь же умереть

И (что немаловажно) здесь воскреснуть…

Обойдя собор подобием крестного хода, поднимаемся на крышу Дуомо. Тончайшая резьба на страшной высоте и множество искусно вырезанных фигур, которые не предназначены для того, чтобы их видеть. Возникает оторопь. Это торжество веры и подвиг или что-то другое? Кто прославлен этими подвигами резца: Христос или человеческий гений? И нужно ли вот так столетиями и усилиями тысяч рук отделывать углы и закоулки, которые в принципе не предназначены для молитвы и созерцания? Ладно, сейчас люди залезли всюду. Но ведь они и сейчас здесь не молятся, а тут фигуры Варвары, Екатерины, Григория Великого. Здесь может сидеть каменная птичка, изящная и тонко выделанная. Я думал когда-то, что самые великие внешние свершения (военные походы, грандиозные стройки) производятся тогда, когда энергия веры накоплена предыдущими столетиями колоссальная, а суть веры уже начала скрываться от взора великих вершителей. Так мне кажется и сейчас.

Над городом висит смог. И в тумане неподалеку, как раз на уровне соборной крыши с зарослями каменных завитушек, вертится башенный кран. Интересно, крановщик в курсе, напротив какого храма он тягает емкости с раствором? Или он посмеивается над нами? Ведь мы платим деньги за то, чтобы подняться на высоту, на которой он деньги зарабатывает. И еще можно поспорить — у нас или у него вид открывается великолепней. Всегда удивляет близость быта к святыням: парикмахерские и кондитерские на улочках старого Иерусалима, продавцы кукурузы возле стен Софии или вот этот крановщик над крышей миланского собора. Удивляет не просто близость быта к святыням, а неизбежное и даже необходимое соседство быта и святынь. В конце концов, «голос жениха и невесты», звуки «мелющих жерновов» тоже библейские признаки живого города, а не одни только звуки колокола или молитв.