Кронштадтская крепость, Кронштадтский порт — ворота, запирающие Петербург со стороны Балтики. Там моряки, туда ссылают людей неблагонадёжных, там полным-полно, по-нашему говоря, бомжей, ворья всякого, люмпенов, проституток, и всех кого хочешь. И он начинает служить там, в Кронштадте, начинает отдавать себя пастве. Он заходит в нищие убогие клетушки, в которых живут люди, в полуподвалы и подвалы. Ведёт дневник, в котором подробно записывает все события своей внутренней жизни. Пишет: «Вспомни, человек, что Господь родился в пещере. Не гнушайся войти в ту пещеру, в которой сегодня живут подобные нам люди. Вспомни, человек, что сам из грязи создан. Не гнушайся грязи человеческой. Иди к тем, которые грязные, вонючие, немытые, бедные, глупые. Иди к ним. Потому что ты такой же». И вот он идёт туда. Иногда без башмаков домой возвращается — отдаёт свои башмаки нуждающемуся. Иногда пальто своё вешает на плечи раздетого человека. Иногда приходит в жилища, спрашивая, в чём нуждаются: в лекарствах, одежде, деньгах, еде. Уходит и возвращается с пакетами еды, лекарств, с какими-то одёжками. По сути, раздаёт себя, полностью, всего. Это было очень тяжело для его матушки, которая не была готова выйти замуж за святого. Нормальной женщине хочется выйти замуж за нормального человека, а выйти замуж за святого — это против правил, как бы. Надо самой быть святой. А кто готов быть святым? Она ужасно мучается всем этим, но Иоанн идёт вперёд, не оборачиваясь. Его даже вызывают в Петербург, к Победоносцеву — обер-прокурору Священного Синода. И Константин Победоносцев говорит ему: «Вы, батюшка, высокую ноту взяли. Многие до вас эту ноту брали, но потом пришлось сфальшивить». Отец Иоанн отвечает: «Не извольте беспокоиться, я не сфальшивлю, я донесу взятое до конца». Он имеет твёрдое горячее убеждение, что донесёт всё своё до конца. Он ежедневно читает Библию, молится, просыпается рано, ложится поздно, живёт не собою, но другими, и самое главное — постоянно служит Литургию. Литургия была для него началом и концом всей священнической деятельности. Он черпал оттуда силы и привлекал туда людей, которые забыли Бога. Он являлся таким евхаристическим предстоятелем, который настолько горячо служил (как говорили современники — огнебогодухновенно, т. е. как в огне стоит на службе), что народ к нему потёк. Его распознали, как святого, сначала вот эти самые бомжи, преступники, жители ночлежек — люди, которых мы видим в кинофильмах, скажем, у Чарли Чаплина. Такие персонажи чарличаплинских фильмов: жители ночлежек, опущенные, в штанах из мешковины, не мывшиеся неделями. Или, скажем, как у Горького в «На дне». И вот эти люди — жители ночлежек, жители притонов, жители вокзалов, жители портов и припортовых убогих жилищ — они вдруг распознали в нём святого.
Священники часто завидовали отцу Иоанну, духовное начальство сомневалось в нём, думали: «Что такое? Что за чудотворец тут ещё нашёлся?» Конечно, вокруг него была масса всяких кликуш женского пола, которые потом много беды ему принесли. Называли его чуть ли не Господом Саваофом, норовили угрызть его за руку, чтобы крови напиться, чтобы причаститься его крови. И много ещё делали всяких гадостей, которые весьма и весьма помешали ему по жизни и бросили тень на его светлый образ. Но узнали его, как святого, простые, забытые всеми, никому не нужные люди, которые сказали: «Если есть такие священники, значит небеса живы, значит небо не безучастно к нам», — т.е. небо откликается на их молитвы, небеса живут. Как страшно человеку вдруг для себя сказать: «Небеса мертвы, земля безучастна, я на земле один, я никому не нужен. Молись — не молись, никто не услышит», — вот если такое сказал себе человек, считайте, что вы имеете перед собой готового суицидника. Человек находится в глубокой депрессии, и чего он натворит, исходя из этого состояния, никому не известно. А вот когда мы знаем, что святые есть (при том, что мы знаем, что мы — не святые), мы радуемся. Потому что мы знаем, что Бог есть и небеса живы, и другая жизнь есть, и мёртвые воскреснут. И совесть — это не просто некий набор комплексов внутри человека, а Божий голос. И заповеди есть. И нужно любить Бога и ближнего, в этом все заповеди находятся. Вот чтобы человеку всё это сказать, подтвердить, оправдать — нужно повидать перед собой святого человека. Люди обрадовались Иоанну. А Иоанн, взявший на себя тяжелейшую ношу, понёс её.
Времена были не очень благоприятные. Революции, которые впоследствии разразились, сначала пятого года, потом семнадцатого — февральская и октябрьская — они в воздухе носились, они не были случайностью. Всё пахло бедой. Потому что целый комплекс ложных идей залез людям в головы. Люди хотели земного рая, люди поверили в науку, люди возгнушались своей Церковью, своим прошлым, захотели чего-то другого, захотели «наш новый мир построить». В общем, это было очень серьёзное испытание для души любого человека, и многие были «унесены ветром», как книжка есть такая — «Унесённые ветром», многих просто унесло. И вдруг, Иоанн Кронштадтский явил миру идеал священника. Вообще, священник на Руси — это человек, от которого народ не ждёт святости. Это звучит парадоксально. Люди знают, что священники отягощены семьёй, нуждой, священник делит крестьянский быт с крестьянами, или городской быт с горожанами. Он не обязан быть монахом, постником, столпником, чудотворцем. Лишь бы только в Бога веровал, служил искренне, любил людей, ну и далеко от паствы не отрывался. В общем-то, вот все требования, которые предъявлялись к священнику. Особой святости народ от священников не ждал никогда, и сейчас не ждёт. Люди знают, что батюшка есть просто батюшка, что Бог дал ему благодать, и через него Господь Сам творит всё, что нужно. А батюшка служит Господу, и через него Господь совершает. Люди ждут святости, скажем, от монахов, от юродивых, от князей благоверных, от епископов, которых чают знать святителями, т. е. проповедниками, постниками, милостивыми отцами. А священников слишком много, их кругом полно. Сказки про священников есть, шутки про священников есть, анекдоты про священников есть — да и ничего страшного. И вдруг появляется Иоанн Кронштадтский. И он показывает, каким может быть священник. Он постоянно молится, постоянно среди людей. Молится чудотворно, огненно молится. И зовёт с собой на молитву множество людей Божиих. Зажигает веру в тех, в ком вера погасла. Рождает веру в тех, в ком веры не было никогда. Укрепляет веру в тех, кто устал верить или склонился под тяжестью креста и остановил свой путь. Молится Богу, и Бог отвечает ему. А потом уже, после Литургии, из Литургии истекают другие вещи — помощь всякая конкретная человеческая (через руки отца Иоанна протекали миллионы рублей ежегодно). Одни приносили ему, и он раздавал другим. Раздавал ни кому попало, но осмысленно. Раздавал, зная нужду каждого: давал матери для детей, купцу для поправки бизнеса, священнику для перекрытия куполов, и т. д. Знал, кому что даёт, принимал миллионы и отдавал миллионы. У него на руках они не задерживались. Организовал «Дом трудолюбия», так называемый, в Кронштадте. Он понимал, что многой злобе научила праздность, что люди ничем не занятые, люди привыкшие вечно протягивать руки, отучившиеся работать, живущие подаянием — это паразиты, и они не исправятся до тех пор, пока не начнут трудиться сами. Поэтому, он всячески учил людей трудиться самим. Женщины могли шить, вязать. Мужчины могли заниматься столярной, слесарной работой. Каждый должен был делать что-то. И «Дом трудолюбия» обеспечил работой, жильём, деньгами, хлебом заработанным многое множество людей в Петрограде. Идея очень хорошая. Он переживал о женщинах, стоящих на панели, пытался ввести их в нормальную жизнь, чтобы они заработали себе приданное, вышли замуж, начали нормальную семейную жизнь и больше не сквернили и не позорили себя и окружающих. Постоянно занимался преподаванием закона Божиего в гимназиях, школах и училищах. Любил это дело. Плату за работу раздавал нуждающимся. Считал, что воспитание молодого поколения должно быть обязательно сопряжено с преподаванием закона Божиего. Горе человеку, который не знает Божиего закона. Горе человеку, который не знает, чего хочет Бог от человека. Такая многолетняя деятельность Иоанна (повторяю: начать-то можно каждому, а продлить эту деятельность и до конца её донести — это тяжёлая штука) длилась очень долго.