Господин мэр, господа, от лица многих, кто подвизается на славном поприще литературы, я счастлив выразить вам благодарность за признание ее заслуг. На мой взгляд, такая честь, столь единодушно оказанная в таком собрании, - да позволено мне будет развить мысль почтенного архидиакона, чья речь, здесь произнесенная, доставила мне незабываемое удовольствие (приветственные возгласы), - повторяю, джентльмены, на мой взгляд, такая честь служит двойной иллюстрацией того, какое положение занимает литература в наш, конечно же, "развращенный" век. (Возгласы одобрения, смех.) К многолюдной сомкнутой фаланге тех, кто своим трудолюбием, упорством, умом и проистекающим отсюда богатством создал Бирмингем и много других подобных ему городов, - к этой крепкой опоре, обширному опыту и живому сердцу обратилась теперь со вздохом облегчения литература, отвернувшись от отдельных покровителей-меценатов, порою щедрых, часто прижимистых, всегда немногочисленных, и здесь обрела одновременно высшую свою цель, естественное поле деятельности и лучшую награду. (Громкие возгласы одобрения.) И потому мне думается, что литературе надлежит нынче не только принимать почести, но и воздать их, памятуя о том, что если она безусловно принесла пользу Бирмингему, то и Бирмингем безусловно принес пользу ей. (Возгласы одобрения.) От позора оплаченного посвящения, от постыдной, грязной работы наемных писак, от места прихлебателя за столом его светлости, где сегодня вас терпят, а завтра выгонят, и тогда у вас одна дорога - в долговую тюрьму; от продажности, которая в виде некоего нравственного возмездия унижала государственного мужа еще больше, чем писателя, ибо государственный муж держался того недостойного взгляда, что продажны все на свете, тогда как писателя толкала продаваться лишь жестокая нужда, - от всех этих зол народ освободил литературу. И я, посвятив себя этой профессии, твердо убежден, что литература в свою очередь обязана быть верной народу, обязана страстно и ревностно ратовать за его прогресс, благоденствие и счастье. (Громкие аплодисменты.) Джентльмены, мне иногда приходится слышать, хуже того - ведь написанное слово более обдуманное, - приходится иногда читать, что литературе эта перемена пошла во вред, что она становится доступней и потому вырождается, я этого не замечаю. (Крики "браво".) И вы, я уверен, тоже этого не находите. Но попробуйте в наше "трудное" время выпустить в свет хорошую книгу по доступной цене, и пусть даже это будет книга нелегкая для понимания, ручаюсь головой, что найдется множество людей, которые ее купят, прочтут и оценят. (Возгласы одобрения.) Почему я так говорю? Потому что я убежден, что сейчас многие рабочие в Бирмингеме знают Шекспира и Мильтона несравненно лучше, чем знал их рядовой дворянин во времена дорогих книг и торговли посвящениями. Пусть каждый из вас задумается над тем, кто сейчас более всего способствует распространению таких полезных книг, как "История" Маколея *, ниневийские "Раскопки" Лейарда, стихи и поэмы Теннисона, опубликованные "Депеши" герцога Веллингтона или мельчайшие истины (если истину можно назвать мельчайшей), открытые гением Гершеля * или Фарадея? (Громкие аплодисменты.) То же можно сказать о гениальной музыке Мендельсона или о лекции по искусству, если бы ее завтра прочитал мой благородный друг президент Королевской академии - а как бы он нас этим осчастливил! (Громкие возгласы одобрения.) Сколь ни малочисленна аудитория, сколь ни мал первый круг на воде, дальше, за этим кругом, теперь всегда стоит народ, и все искусства, просвещая народ, в то же время питаются и обогащаются от живого сочувствия народа и его сердечного отклика. (Аплодисменты.) В пример могу привести великолепную картину моего друга мистера Уорда *. (Приветственные возгласы.) Прием, который встретила эта картина, доказывает, что удел живописи в наше время - не монашеский уход от мира, что ей нечего и надеяться возвести свой великий храм ни на столь узком фундаменте, ни создавая фигуры в классических позах и тщательно выписывая складки одежды. Нет, она должна быть проникнута человеческими страстями и деяниями, насыщена человеческой любовью и ненавистью, и тогда она может бесстрашно предстать перед судом, чтобы ее, как преступников в старину, судили бог и отечество. (Возгласы одобрения.)
Джентльмены, я хочу заключить свою речь (громкие крики "Продолжайте!") - пока что заключить, мне еще предстоит сегодня в третий раз докучать вам, повторением того, что я уже сказал. Я начал с литературы, ею же и закончу. Мне просто хочется выразить убеждение, что если человеку есть что сказать, то большое количество слушателей не должно смущать его - оно не опасно ни для него, ни для взглядов, которые он проповедует, - при условии, разумеется, что он не одержим нахальной мыслью, будто ему следует снисходить до умственного уровня простого народа, а не поднимать этот уровень до своего собственного, буде сам он стоит выше; и при том еще условии, что он выражает свои мысли и чувства достаточно ясно, а это немаловажная оговорка, ведь предполагается, что он смутно рассчитывает на то, что его поймут. (Возгласы, смех.) От имени литературы, которой вы сегодня воздали честь, я душевно вас благодарю, а от своего имени еще отдельно благодарю за лестный прием, оказанный вами человеку, чья заслуга состоит лишь в том, что он избрал литературу своей профессией. (Приветственные возгласы.)
[Форстер предложил тост за бирмингемское Общество художников, восхвалял "королей торговли" Бирмингема, Манчестера и Ливерпуля как новых Медичи. Были еще речи, потом снова выступил Диккенс:]
Меня просили предложить тост - вернее, по выражению моего друга мистера Оуэна, временно взять на себя роль ходячей рекламы и расхвалить вам учебные заведения Бирмингема (смех), что я и готов сделать с великой радостью. Джентльмены, мне, очевидно, следует просто-напросто перечислить наиболее важные из этих заведений - не для того, чтобы освежить вашу память, этого вам, местным жителям, не требуется, но просто потому, что такое перечисление покажет, что вами уже сделано, что делается и что еще предстоит сделать. Первой я назову классическую школу имени короля Эдуарда, со всеми ее отделениями, а среди этих отделений должно раньше всего упомянуть то, где жен рабочих обучают быть хорошими женами и хорошими работницами, украшением своего дома и источником счастья для окружающих, - я имею в виду отличные, под отличным единым руководством, женские школы в разных концах этого города, подобные которым мне искренне хотелось бы видеть во всех городах Англии. (Приветственные возгласы.) Далее идет колледж Спринг-Хилл, учебное заведение, принадлежащее индепендентам, среди преподавателей которого литература прежде всего с гордостью приветствует мистера Генри Роджерса, одного из самых почтенных и способных литераторов, сотрудничающих в "Эдинбургском обозрении". Далее - колледж Королевы, это, можно сказать, еще только младенец, но будем надеяться, что под присмотром столь превосходного Доктора он в добром здоровье достигнет зрелости. (Приветственные возгласы.) Далее - школа рисования, заведение, как справедливо выразился мой друг сэр Чарльз Истлейк, совершенно необходимое в таком городе, как ваш; и наконец Политехническая школа. Свое глубокое убеждение в том, что значение ее для вашего города неизмеримо, я высказал еще давно, когда имел честь присутствовать на собрании учредителей этой школы под эгидой вашего достойного представителя мистера Шолфилда. (Крики "браво".) Все это прекрасные начинания, каждое в своем роде, но я с радостью убедился, что ими дело не ограничивается. На днях я прочел в одной бирмингемской газете интереснейший отчет о собрании, на котором обсуждалось учреждение исправительной школы для малолетних преступников. Вы не можете считать себя свободными от почетной задачи - спасать этих несчастных, заброшенных юных отщепенцев. Я читал про одного мальчугана - ему всего шесть лет, а он уже двенадцать раз побывал в руках полиции. Вот из таких-то детей и вырастают самые опасные преступники; и чтобы извести это страшное племя, общество должно брать малолетних на свое попечение и растить их по-христиански. (Громкие аплодисменты.)