Почему мужчины располагаются со всеми удобствами, почему перед ними дымятся яства и сверкают графины, а дамы должны сидеть наверху и оттуда с довольным видом взирать на это зрелище? Даже на Сандвичевых островах и на Таити дикари допускают представительниц прекрасного пола на свои банкеты. Не стоит ли нам изменить нынешнее положение вещей? Я со своей стороны могу сказать, что если устроители пообещают в будущем году, или еще через год, по случаю очередного торжественного обеда пригласить к столу дам и посадить по даме справа и слева от председателя, то я охотно соглашусь занять председательское кресло. (Возгласы одобрения.)
РЕЧЬ В ПЕНСИОННОМ ОБЩЕСТВЕ ПЕЧАТНИКОВ
6 апреля 1864 года
Не знаю, составляю ли я в этом смысле исключение, но я отчетливо помню, что с первых моих школьных дней (когда я находился под властью некоей старой леди, которая, как мне представлялось, правила миром с помощью розги), я от души ненавидел печатников и печатное слово. Мне казалось, что буквы печатают и присылают в школу нарочно для того, чтобы мучить меня, и печатника я считал своим личным врагом. Меня учили молиться за моих врагов, и я отлично помню, что как за злейшего своего врага молился за печатника. Воспоминание это по сей день возникает у меня всякий раз, как я вижу выстроенные в ряд крупные, жирные, черные прописные буквы. Однако со временем, когда меня увлек "Джек - Победитель великанов" и другие сказочные герои, ненависть моя пошла па убыль; еще больше она ослабела, когда я дорос до "Сказок 1001 ночи" и до Робинзона Крузо с его Пятницей; кстати сказать, дикари, пирующие на берегу, - это, вероятно, мое первое представление о торжественном банкете!
Но окончательно моя неприязнь к печатникам исчезла после того, как я увидев в печати свое собственное имя. Теперь мне доставляет удовольствие смотреть на веселую букву O, на S с его добрыми круглыми завитушками, на причудливое G и на Q с его уморительным хвостиком - он первый научил меня усматривать в жизни смешное. И теперь уже в течение многих лет мы с печатниками - неразлучные друзья.
С тех пор как я последний раз председательствовал на торжественном собрании этого общества, я отслужил три срока ученичества у жизни. В последний раз я занимал это кресло двадцать один год тому назад. А сколько таких кресел я занимал с тех пор? Можно сказать - целый мебельный склад из одних кресел; и сейчас у меня такое чувство, будто я, после долгих странствий, возвратился домой. Мой интерес к судьбам Общества сохранился в полной мере. Оно существует неполных сорок лет *, а уже собрало капитал в 11000 фунтов стерлингов и имеет сейчас на своем попечении 76 пенсионеров обоего пола, при ежегодных расходах в 850 фунтов. Оно сделало и делает много добра, и можно пожалеть лишь о том, что оно не может заботиться обо всех, кто притязает на его помощь.
Печатник служит верой и правдой не только тем, кто непосредственно связан с печатным делом, но и широкой публике, а следовательно, он в старости и болезни больше, чем кто-либо, имеет право на общественную помощь. Разумеется, то, что выходит в свет благодаря его умению, его труду, выносливости и знаниям, - это не только его заслуга; но без него что бы представлял собою наш мир? Да во всех странах верховодили бы одни тираны и обманщики! Я убежден, что ни в одной отрасли ручного труда не найти столько замечательных людей, как среди печатников. Наборщик из всех рабочих выделяется своей сообразительностью, выносливостью и готовностью все сделать как можно лучше. Труд его по самой природе своей вызывает всеобщее сочувствие. Он часто бывает перегружен работой, так что трудится половину ночи, а нередко и всю ночь, - в нездоровом воздухе, при искусственном освещении, с быстрыми сменами жары и холода, поэтому он особенно подвержен легочным болезням, слепоте и другим опасным недугам. Когда несчастный наборщик теряет на работе зрение и вынужден долгие дни сидеть в своей единственной комнате, лишенный возможности читать - а это было его любимым времяпрепровождением, - ему может читать вслух его жена или дочь; но причина его несчастья омрачает даже этот слабый луч утешения в окружающей его тьме: ведь, возможно, что он сам набирал книгу, которую ему читают. Что же, это только воображаемый случай? Нет, почти каждая крупная типография в Лондоне увольняет много таких рабочих. Поэтому-то публика, в чьих интересах и для чьего развлечения и просвещения они работали, обязана поддержать Общество печатников! В связи с этой стороной вопроса я могу сообщить две приятные новости. Мистер Бантинг, навлекший на себя немало насмешек своей брошюрой о лечении тучности *, пожертвовал Обществу 52 фунта и 10 шиллингов - всю прибыль, которую он пока что получил от продажи этой брошюры. Могу сказать одно: будь у Общества много таких друзей, оно быстро прибавило бы в весе. А некий мистер Винсент, который сам опубликовал несколько книг и заинтересовался судьбою печатников исключительно потому, что за время своих деловых сношений с типографией, где они печатались, неизменно встречал самое учтивое обращение и готовность помочь, выразил намерение передать Обществу доход с недвижимой собственности в Ливерпуле, приносящей ежегодно 150 фунтов. Будут основаны пять пенсий по 20 фунтов, остальная же сумма пополнит капитал Общества.
[Далее Диккенс красноречиво говорил о правах Общества и закончил так:]
Тираны и обманщики, о которых уже шла речь, - а в Европе немало и тиранов и обманщиков, - с радостью уволили бы на пенсию всех печатников во всем мире и покончили бы с ними; но пусть друзья прогресса и просвещения уволят на пенсию тех печатников, которые уже не могут работать по старости или по болезни, а остальные в конечном счете сотрут тиранов и обманщиков с лица земли. Ибо если есть на свете машина, которая может с ними расправиться, так это печатная машина. Печатник - служитель разума и мысли; он друг свободы и законности; он друг всякого, кто сам - друг порядка; друг всякого, кто умеет читать. Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание, а печатник - единственный плод цивилизации, без которого не может существовать свободный человек.
РЕЧЬ В ГАЗЕТНОМ ФОНДЕ
20 мая 1865 года *
Леди и джентльмены! Когда после званого обеда в столовую приносят младенца, дабы показать его восхищенным друзьям и родне, обычно бывает так, что гости - быть может, бессознательно руководствуясь мыслью о непрочности младенческой жизни, - направляют разговор на прошедшие события. Говорят о том, как ребенок вырос с последнего званого обеда; какой это замечательный ребенок, а ведь и родился-то всего два или три года назад; какой у него здоровый вид, - это, наверно, корь пошла ему на пользу, и тому подобное. Когда после торжественного обеда на обсуждение выносят не младенца, а учреждение в младенческом возрасте, тут уж нет места колебаниям и деликатным недомолвкам, и можно с уверенностью предсказать, что если оно достойно жить, то и будет жить, если же оно достойно умереть, то и умрет. А решать, чего оно достойно, следует, мне кажется, судя, во-первых, по тому, как это учреждение предполагает распоряжаться своими средствами; во-вторых, насколько его поддерживают те круги общества, которые создали его и для чьей пользы оно предназначено: и наконец - сколь сильно его влияние на публику. (Правильно!) Это последнее соображение я добавил потому, что ни одно общество такого рода никогда и не мечтало о том, чтобы существовать независимо от публики, и никогда не считало поддержку публики чем-то для себя зазорным. (Возгласы одобрения.)