Но это все, повторяю, вопрос двадцать пятый. Попытаюсь объяснить, почему лично мне любые сближения с Украиной (пусть это даже циничные сделки по схеме «любовь за газ») кажутся предпочтительнее расхождений. Масштаб ― категория не политическая и не этическая; именно поэтому она для меня так важна ― поскольку в политике нас слишком легко запутать и даже этикой нетрудно манипулировать, но есть вещи, в которых не соврешь. В провинции легче установить диктатуру. В провинции легче воровать. В затхлом болотце легче выдать себя за Бога, царя и героя. Скажу вещь парадоксальную, но как раз лично Виктору Януковичу сближение с Россией выгодно лишь до известной степени ― а именно до тех пор, пока это сближение не ограничит его власть. И потому процесс конвергенции ― даже если запущен сегодня он будет при участии Януковича ― рано или поздно упрется в его сопротивление. Но тут уж все будет зависеть только от народа ― точнее, от двух народов.
Вместе нас гораздо труднее сломать и обмануть. Напомню украинским друзьям, видящим в суверенитете панацею от нашего москальского рабства (что поделать, слыхивал я и такие формулы), что украинские художники искали защиты от местного произвола не во Львове, а в Москве или Тбилиси, как Параджанов. Что украинских писателей и кинематографистов, которых зажимала перестраховочная местная власть, поддерживали в центре, где любили выставить себя либералами. Что помимо стандартных московских упреков в национализме существовала и московская либеральная партия, защищавшая украинских авангардистов. Что русские художники, которым не давали работать в России,― умудрялись запуститься на студии Довженко или в Одессе, и только поэтому у нас есть ранние шедевры Киры Муратовой или гениальный «Шишлов» Мотыля.
Когда мы рядом, нам легче маневрировать: вы можете спасаться у нас от своих монстров, мы у вас ― от своих. У меня нет ни малейших иллюзий насчет нового президента Украины и особенно его окружения, с которым я успел пообщаться. У этих людей интонации очень знакомые ― тип приблатненного крепкого хозяйственника в России распространен ничуть не меньше. Мне представляется, что оба народа гораздо увереннее противостоят своему начальству, когда у них больше возможностей для интеграции, а проще говоря ― для взаимопомощи.
Простите меня, украинские друзья,― хотя большинство моих украинских друзей мыслит сходно: с отходом от России на Украине не прибавилось ни свободы, ни терпимости. Местничества ― да, национального чванства ― разумеется, ограниченности ― еще бы! Помимо множества российских грехов, которые мы все охотно и горестно признаем, есть у нас несомненное достоинство ― нас много; у нас большая территория, история, культура и огромное разнообразие типов. Так вот, свободна не та страна, в которой свободнее (или грязнее) выборы, и даже не та, в которой меньше мешают прессе. Свободна, во-первых, та страна, которая просторнее, а во-вторых, та, у которой больше навык сопротивления (иногда пассивного, в форме простого ухода народа из-под государства). В России, будем честны, есть куда уйти; и навык такого ухода огромен и неистребим. Пространство ― это ведь не только территория. Это свобода маневра, переезда, перемены, это огромное эхо, сопровождающее каждое слово, это сила общественного мнения, которое в России куда более значимо, чем кажется. Словом, наше сближение на руку решительно всем: и жителям Крыма, которые по-прежнему зависят от российских курортников, и интеллигентам обеих стран, и производственникам, и флоту, и церкви, и оппозиции (чем еще питаться?!). Не нужно оно по большому счету тем, кому дорог духовный провинциализм,― то есть закомплексованным мелким наполеончикам, страшащимся любой конкуренции.