Дикинсон не очень повезло с русскими переводами, лучше других получилось, кажется, у Ольги Седаковой. В принципе ― невзирая на огромное количество разноязычных переводов ― она не очень-то разлучима с родной языковой стихией. Как вы это переведете ― «There are the days when birds come back»,― о ясных днях ранней осени, когда одна или две птицы возвращаются, чтобы бросить прощальный взгляд? Как переведешь эту «лазурно-золотую ошибку» сентябрьских небес, вдруг напоминающих июньские? Как переводить эти короткие строчки, чаще всего две-три строфы,― чтобы отрывистость, нервность, нежность не превратились в небрежность?
Нет, она все-таки очень американское явление, где уж нам уж. Кто назовет ее поэзию и судьбу вызывающе нетипичными для американской матрицы, тот мало понимает в Америке: ей вовсе не присущ культ стремительного прижизненного успеха, это вы ее с чем-то перепутали. Наоборот, героями американской культуры чаще всего становятся затворники, печальные одиночки, безнадежные чужаки, у которых не хватает наглости и уверенности жить в мире людей, но зато есть железная воля, которая и заставляет их в круглом одиночестве созидать спасительные, сияющие, аутичные миры. Таким американским мифом стал Генри Дарджер, грязный и забитый больничный санитар, сочинявший и роскошно иллюстрировавший в своей каморке 15000-страничную сагу «В царстве небывалого», о сестрах-волшебницах, восставших против угнетения детей; акварели Дарджера уходят на аукционах за рекордные суммы, книги переиздаются, а биография предстает символом героического сопротивления нищете и обыденности. От него, как и от Эмили Дикинсон, осталась гора рукописей да две фотографии. Впрочем, и Маргарет Митчелл, в затворничестве неудачного брака отстучавшая на машинке необъятную и неопрятную гору «Унесенных ветром», из того же ряда. А столетняя фермерша Бабушка Мозес, чьи примитивные многофигурные акварели стали символом настоящей, глубинной Америки,― бабушка Мозес с ее девизом: «Жизнь ― это то, что ты из нее сделаешь»? Американцы обожествляют не успех, а волю к преображению мира ― пусть это даже будет ваш персональный ад отверженности и отшельничества, дарджеровский убогий пансион, дикинсоновский разрушающийся дом и зарастающий цветник.
Как я буду отмечать ее день рождения? Да примерно так же, как и вы: с утра дам три урока литературы детям, не очень понимающим, кому и зачем нужна литература. Потом поеду собирать гору никому не нужных справок для никому не нужной формальности, буду два часа стоять в пробке среди спального района. Понятное дело, на дороге и в очередной бессмысленной конторе мне несколько раз нахамят. Потом поеду делать интервью со скучным и лживым человеком, потом проведу на радио несколько эфиров с невыносимо самовлюбленными певичками, навязанными пиар-службой, потом буду писать колонку в деловой журнал, который никто не читает, но в котором платят ― именно за то, что не читают. Такая же форма откупа, как взятка гаишнику. И ближе к ночи, может быть, у меня будет полчаса написать что-то свое ― те полчаса, для обеспечения которых я и проживаю остальной день; и у меня не будет ровно никакого стимула ― ни морального, ни материального ― писать то единственное, что и станет в конце концов оправданием моей жизни среди ее тотальной бессмыслицы в стране, где никому ничего не надо.
И когда меня спрашивают, что, собственно, делать в этой стране, где действительно никто давно не нужен,― я вспоминаю Эмили Дикинсон и отвечаю: вот это. Только это. Ничего другого, в сущности, нет.
10 декабря 2010 года
Национал-фанатизм
Вчера мы крупно и близко увидели лицо эпохи, которую называют нулевой. От каждого десятилетия остается свой образ ― тридцатые, например, были куда как неоднозначны, от них остались ГУЛАГ, Дом на набережной, «Рабочий и колхозница». С сороковыми-роковыми все понятно. От девяностых, при всех их надеждах, остался ларек с паленым «Ройялом», браток и черный Белый дом, накладывающийся на выжженную площадь Минутка с силуэтами горелых танков. А нулевые окончательно оформились в 2010-м: символ державной мощи ― Манежная площадь, Александровский сад,― и толпа то ли нацистов, то ли фанатов, то ли национал-фанатов, скандирующих «Бать Кавказ».