Когда режиссер и киновед Олег Ковалов показал критикам «Остров мертвых», фильм-коллаж из российских игровых и документальных лент с 1901 по 1919 год, я с молодой (1992) наглостью спросил: вам не кажется, что получилась какая-то подмена? У вас в итоге вышло исключительно пошлое время, а ведь это все-таки высший взлет и все такое.
Но оно и было исключительно пошлым, сказал, изумляясь моей наивности, Ковалов: время первого настоящего российского масскульта, кинематографа и Пинкертона. И конфликт этой массовой культуры с настоящей был едва ли не главным содержанием эпохи! Почему блоковская незнакомка в позднейшей вариации движется «средь этой пошлости таинственной»? Да просто ее, этой пошлости, вчера не было, а сейчас она в одночасье расплодилась, почти поглотив мир. Серебряный век запомнился миллионам не как эпоха Блока и Ахматовой, а как время гунияди-яноса и фильмы «Сказка любви неземной»; самым читаемым романом был не «Петербург», а «Санин», и весь бунт футуристов, в основе своей эстетический, был не против социального угнетения, а против вала обывательской культуры, торжествующего китча! Причем китчем уже на другой день становилось все, что вчера было новым словом: родился кинематограф ― и тут же превратился в слезливо-кровавый балаган, родился символизм ― и тут же сделался салонным, и даже футуризм через год перерождается в эго-футуриста Северянина, в шампанские его ананасы; вот против чего они все негодовали, а Ленин был так, сбоку.
Подумавши, я вынужден был признать, что русская революция была явлением по преимуществу эстетическим; конечно, догадаться и прежде можно было ― ведь Маяковскому и его коллегам эта самая революция была нужна не для того, чтобы освободиться от угнетения. Их и при царском строе никто особенно не угнетал. Революция им была нужна, чтобы рисовать на стенах домов, писать стихи на мостах и фасадах; революция уничтожала отжившую культуру, пошлость социального реализма, народничества, символизма, официально-патриотический лубок, салонную плесень! Революция в конечном итоге была бунтом искусства против пошлости, которая опутала и оплела в России решительно все, от кино и до Госдумы.
Иное дело, что пошлость эта отчасти насаждалась искусственно ― в атмосфере государственной тупости и продажности масскульт вынужденно оглупляется, он ведь восприимчив. И никто не стал бы стотысячными тиражами издавать серьезную литературу, как делала это в своей наивной культурной политике советская власть (кое-чего, однако, добившись). Разумеется, глупой власти гораздо выгодней обыватель, ломящийся на кинодраму «Позабудь про камин, в нем погасли огни», нежели обыватель задумывающийся; и в этом смысле Вербицкая ― не просто любимица домохозяек, но серьезный инструмент госполитики, вроде «Комеди-клаба». Беда в том, что производители, увлекшись рейтингом, не замечают то, что я предложил бы назвать «законом Вербицкой»: эстетическое пресыщение наступает быстрей социального, от тотальной пошлости начинает тошнить раньше, чем от экономической несправедливости (и пошлость, кстати, гораздо очевидней). В этом смысле «Ключи счастья» и прочая махровая чушь 1901–1916 гг. сделала для русской революции не меньше, чем мировая война и помощь германского генштаба.
К чему это я? Ни к чему, собственно. К юбилею самого тиражного русского прозаика начала ХХ века.
24 февраля 2011 года
Даешь Гомера
28 февраля просвещенный мир с благоговением отметит 165-летие великого казахского певца, Гомера ХХ века, казахского Стальского, легендарного народного поэта Джамбула Джабаева (1846–1945), прожившего первые 90 лет своей долгой жизни в бедности и безвестности, а в последние 9 лет вознесенного выше гор.
Вот вам смешно, а в Казахстане кипят споры и выставляются иски: потомки и поклонники Джабаева 4 года назад потребовали с Ербола Курманбаева лично и с газеты «Свобода слова» 800 миллионов тенге за сомнение в авторстве Джабаева и в его литературной состоятельности как таковой. Историю создания мифа мы знаем достоверно: Горький выступил с идеей собрать новый фольклор. На I съезде Союза писателей граду и миру был явлен ашуг Сулейман Стальский, и тогдашний руководитель казахстанской компартии Левон Мирзоян выдвинул задачу: найти акына не хуже Стальского.