Важно, что Сахарова не удавалось ни запугать, ни запутать, ни нагнуть, ни подкупить — система имела дело со своим порождением, причем из лучших. Сахаров вышел из превосходной среды — не просто научной, а тепличной; не следует путать закрытость оборонной элиты с изолированностью шарашки, хотя нынешние снобы нет-нет да и обзовут шарашкой сам ФИАН.
СССР — да и Россия в целом — не силен по части производства товаров народного потребления, но является истинным чемпионом по созданию сред. Закрытое общество — особенно такое, в котором религия табуирована или присвоена государством, — в изобилии плодит секты, то есть такие же закрытые модели с высоким градусом дискуссий, внутренней борьбы и невротизации. В сущности, при авторитаризме каждый отдельный гражданин сам себе секта. Однако из таких сред выходят отличные люди — стоит вспомнить новосибирский Академгородок, закрытые институты, литературные объединения… Петр Григоренко — другой прославленный диссидент — был генералом. Да ведь и Солженицын был, как ни крути, известнейшим советским прозаиком, кандидатом на Ленинскую премию. В противоречие с системой входят, как правило, не те, кого она привычно и как бы не замечая использует, и даже не те, кого давит, а те, чьи амбиции она ограничивает. Это жестокий, но справедливый закон. Все прочие — не революционеры, а примитивные и отходчивые мстители.
Так вот, если нынешние времена чем и отличаются по-настоящему от советских, — помимо упрощения и минимизации всего и вся да наличия всероссийской кухни в виде интернета, — так это отсутствием сред или, во всяком случае, установкой на их искоренение. Вместо них предлагаются суррогаты, где ученые должны резвиться под присмотром начальства. Есть, конечно, и Дубна, и Новосибирск — но там живы традиции вольномыслия.
У нас вообще нынче делается все, чтобы истребить самые предпосылки для создания среды: истребляют лучшие школы (закрывают Донской лицей, сделали платным центр детского творчества в бывшем Дворце пионеров), душат образование непрерывными реформами, разоряют фундаментальную науку, растлевают бестолковыми подачками и все той же нищетой репертуарные театры, где скандал следует за скандалом…
Когда стране, по-платоновски говоря, «некуда жить», нормальной элиты в ней быть не может — только финансовая. А попытки сделать Сахарова из Прохорова обречены — при всем уважении к миллиардеру, согласившемуся на столь безнадежное дело, как поправка имиджа системной оппозиции в условиях господства серых, а может, уже и черных.
Так что нынешняя российская власть может спать спокойно. Таких врагов, как Сахаров, у нее не будет.
Враги, которые у нее в результате будут, окажутся гораздо хуже.
19 мая 2011 года
Едем, едем и поем
Ровно 75 лет назад, 25 мая 1936 года, на экраны СССР вышла эксцентрическая комедия Григория Александрова «Цирк» — по мотивам пьесы Ильфа, Петрова и Катаева «Под куполом цирка», триумфально шедшей в московском «Мюзик-холле» с декабря 1934 года.
Все три соавтора единогласно убрали свои фамилии из титров, потому что Александров, оставив в неприкосновенности общий контур сюжета, снял кино в совершенно другой тональности.
Ильф и Петров, правду сказать, считали главного советского комедиографа образцом глупости и отказывали ему в каком бы то ни было вкусе; но с «Цирком» случился парадокс, вообще характерный для искусства дурных эпох. То, что хорошо сделано, отражает эти самые эпохи далеко не так наглядно, как творения графоманов и конъюнктурщиков. В шедевре всегда видно автора, он заслоняет время.
Патриотический, глубоко идейный «Цирк» Александрова хоть и смешит сегодняшнего зрителя главным образом лобовой агитационностью, вписанной в цирковой антураж, — а все-таки о советском периоде русской истории, равно как и об ее механизмах в целом, он говорит больше и ясней, чем замечательная, без дураков, ильфо-петровская комедия. Иногда, кстати, поправки цензоров, убиравших из советского кино острые моменты, оказывались инуитивно гениальными — картина приобретала символическое, вневременное звучание. Испортив пьесу, Александров, сам того не желая, создал выдающуюся историософскую метафору.
Ильф и Петров при участии своего литературного крестного отца Катаева искренне пытались улучшить если не советскую власть, то во всяком случае контекст, атмосферу, состав воздуха. Их искренняя, хоть и не без дружеской насмешки, американофилия, за которую так прорабатывали «Одноэтажную Америку», связана с искренней надеждой обоих соавторов на построение справедливого общества, причем Америка — в чем они, кажется, и себе не признавались — представилась им наиболее убедительной моделью такого общества, при всех своих гримасах.