Свифт постепенно впадает в безумие
Свифт, в общем, наглядно изображает развитие всякого честного интеллектуала: начинает он с догадки о своем величии, с ощущения, что все вокруг лилипуты и проблемы у них лилипутские. Чуть подросши, наш герой понимает, что он не более чем игрушка обстоятельств (как и Гулливер был игрушкой славной, но слишком большой девочки Глюмдальклич). Еще позже, в расцвете прекрасной зрелости, герой догадывается, что человек-то он нормальный, не хуже прочих, — но вот сближаться с этими прочими ему не нужно: делиться знаниями бессмысленно, из обмена опытом выходит одна профанация вроде Лагадской академии, взаимопонимание обманчиво, жить надо на собственном острове.
На этом уровне некоторые и останавливаются — Александр Зиновьев, например, любил называть себя «суверенной территорией» и имел на то все основания. Лишь ничтожное число умников и умниц — таких, как сам Свифт, — приходят под конец к осознанию собственной непоправимой ущербности, к мысли об изначальной порочности человеческой природы и о том, что никакое исправление нравов в данной Вселенной невозможно.
Людей можно приучить к подневольному труду, насильственной дисциплине и искусственной чистоплотности, но сделать гуингмов из йэху не сможет никакая алхимия. С тем Гулливер и возвращается из своих странствий — а Свифт постепенно впадает в безумие, которое и служит единственным венцом описанной здесь эволюции.
Gull и liver
Интересно, что мысль о безнадежности человечества являлась многим и никогда не приводила к душевной гармонии, почти всегда уволакивая мыслителя в безумие; однако художественный результат получался, в общем, приличный. Так, Леонид Леонов в старости впал в окончательную мизантропию и посвятил двухтомный роман «Пирамида» доказательству давней, еще дохристианской гипотезы об изначальной порочности человека, в котором нарушено соотношение «огня и глины» — почему участью человечества в конце концов обязано стать самоуничтожение. Не сказать, чтобы «Пирамиду» легко было читать, многие ее страницы обличают в авторе прямое безумие, — но текст не уступает свифтовскому, особенно в сатирической его части.
До похожих выводов додумался Отто Вейнингер — сначала ему не нравились женщины, потом весь род человеческий, а дописавши трактат «Последние слова», он вообще застрелился. Свифт сам сочинил себе эпитафию: «Здесь лежит Свифт, и негодование больше не раздирает ему сердце». В безумии он повторял: «Я болен рассудком, как дерево сохнет с верхушки».
Его книга останется гениальным памятником мизантропии — и напоминанием о ее последствиях. Вся она пронизана любовью к добру и благородству, и это самое ужасное — добро и благородство никак не сочетаются с любовью, а идеализм в ужасе бежит от соприкосновения с реальностью.
Идеалистам должно жить на летающем острове. Сочетание духа и глины для них неприемлемо.
Собственно, само имя Гулливера сделано из сочетания gull и liver — чайки и требухи. Чайка, набитая требухой, — какого другого символа вам надо, дети Евы?
25 октября 2006 года
Памятник коллективной ответственности
28 октября был официальный день рождения Свободы. То есть не самой свободы, конечно, она появилась значительно раньше, и ею сразу же стали злоупотреблять. Всякое яблоко, познание добра и зла, изгнание на неплодные земли — в общем, вы помните. Хотя — если мы уж все равно не знаем точного дня, в который Создатель слепил человека и наделил его правом выбора, — почему бы не отмечать день рождения свободы одновременно с очередной годовщиной статуи? Ее планировали открыть 4 июля, в День независимости, но не поспели с монтажом. У нас бы поспели, особенно при Лужкове. Правда, простояла бы она после этого 120 лет или нет — вопрос.
А у них простояла, и вот мы от души поздравляем народ США с юбилеем его любимого символа, до сих пор, хотя и в сильно позеленевшем виде, исправно приветствующего всех, кому удалось прорвать визовый кордон и выбраться в Штаты. Хорошо иметь такую статую — национальный символ в виде красивой женщины всегда приятен. Не орел, чай, и не другой какой-нибудь хищник; не человек с ружьем, не лысый коротышка с протянутой рукой — то ли «Подайте сюда», то ли «Подите туда»… Очень мне жалко, что у нас нет ничего подобного. И жалко, между прочим, не мне одному.