Сама идея конкуренции невыносима русскому патриотическому сознанию. Пример: китайцы предлагают выслать в Нижний Новгород несколько тысяч своего населения для вспашки пустующих, зарастающих и необработанных земель. Валерий Павлинович Шанцев вроде бы и не против, но местное население встает стеной: их же потом не выгонишь! Пусть земли зарастают крапивой и осотом — лишь бы не китайцами! Другой пример: стоит азербайджанцам или иным инородцам приехать в Москву, а чеченцам — в Кондопогу, а грузинам, допустим, в Вологду — как они тут же захватывают все местные казино, рынки и рестораны, заставляя русских трудиться на себя. Они же насилуют русских женщин. Возникает естественный вопрос: что делают в это время сами русские? Почему они не захватывают собственных рынков и позволяют насиловать собственных женщин? (О том, как они фактически попустительствуют этому процессу, подробно рассказано в повести В.Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана».) Видимо, сама идея конкуренции с гастарбайтерами невыносима для русского сознания, поэтому выход тут один — не пускать гастарбайтеров в Россию вообще. Россияне не могут и не должны ни с кем соревноваться, поскольку соревновательность претит национальному характеру; более того — в процессе конкуренции утрачиваются какие-то национальные качества, без которых этот характер рассыпается.
Как ни странно, это убеждение присуще не только консерваторам и охранителям, но и либералам. Именно этого корня была знаменитая идея отделения Чечни по Тереку с сооружением тщательно охраняемой границы, а лучше бы великой кавказской стены. И пусть они там живут как хотят и нас не трогают! К сожалению, эта идея была по природе глубоко рецессивна, ибо война, хотим мы того или нет, — конкуренция. Чеченцы вдобавок вовсе не намеревались ограничиваться независимостью — им хотелось большего, и рецессивность в этом вопросе только поощрила бы их к расширению собственной территории. Практика 1996–1999 годов успела это неоднократно доказать, хотя либеральные сторонники рецессивности и уверены до сих пор, что в 1999 году на Россию напал не Басаев, а Березовский. Кстати, сетования на засилье инородцев среди олигархов тоже свидетельствуют о глубокой рецессивности отечественного сознания: русским никто не мешал, Потанин и Хлопонин тому порукой. Но, видимо, обогащение по олигархическому сценарию вело бы к утрате национальной идентичности. Национальная же идентичность эта сводится к довольно простому дискурсу: «Мы самые бедные, добрые и несправедливо обиженные, мы не хотим ничего предпринимать ради изменения этого положения, ибо это несовместимо с нашей духовностью, — и (следите за рукой, тут переход) именно поэтому мы сейчас всех просто убьем!».
Как ни грустно — никакого другого дискурса придумать нельзя, потому что жизнь есть борьба и единственной альтернативой конкуренции становится именно убийство всех остальных по любимому народному принципу «Всех убью, один останусь!» или столь же всенародно популярному «Первый парень на деревне, а в деревне один я». Этим же нежеланием конкурировать объясняется и уникальное сочетание сентиментальности и зверства в любом тоталитарном дискурсе, а в русском особенно — потому что уж больно наглядно: такие-то мы кроткие, всякий-то нас обидит! Поэтому соревноваться на равных мы не способны, и если к нам полезут с добром — не пустим, а если с мечом — угробим. На восприятие всего мира как арены нормальной, равноправной и где-то даже доброжелательной конкурентной борьбы, какая идет, допустим, у японцев с американцами, Россия категорически не способна: весь мир только и ждет, как бы нам навредить. То-то мы все и щетинимся.
Той же рецессивной природы — нежелание пустить в Россию папу римского. В Турцию ему можно, к африканским дикарям — запросто, но православие оберегает свои канонические территории, полагая, что единственная забота папы римского — отхватить их и срочно обратить в католичество. Нормальное соревнование с католичеством представляется православию чем-то греховным и оскорбительным — здесь господствует тактика запрета, осуждения, анафемствования; это же касается церковного осуждения любых экспортных зрелищ, будь то концерт Мадонны или невинная гастроль Копперфильда (последнего, если помните, причислил чуть ли не к магам сам о. Тихон Шевкунов). Запрет подается как охранительная мера, даже как сбережение народной нравственности — ибо предоставить народу право решать самому, что ему интересно и полезно, чревато полной победой бесовщины. Ведь народ наш рецессивен, слаб и усваивает только то, что ему разжевано и в рот положено, и лучше бы при закрытых дверях, чтобы не отвлекался на прочие продукты.