Что касается этой войны как таковой — «по плодам их узнаете их». Ничем хорошим она не закончилась, сколько б особо упертые общечеловеки ни пытались сегодня доказать, что уничтожение империи зла послужило миру ко благу и облегчению. Паритет СССР и Запада, условный, переменный, зыбкий, удерживал мир от попадания в куда более опасные переделки. Сколь бы кровава ни была советская история, противостояние СССР и Запада было именно холодной войной, почти не имевшей шансов превратиться в горячую. Соревнование — с периодами конвергенции, на которую во всем мире надеялись отнюдь не самые наивные люди, — шло на пользу обеим сверхдержавам. Я далек от мысли, что распадом СССР и крахом красной империи мы обязаны исключительно Западу, но столь же далек и от мысли, что Запад расшатывал и изматывал эту империю исключительно из любви к свободе слова и совести. Нормальный процесс сосуществования и соревновательности. Между тем крах СССР столкнул Запад лицом к лицу с куда более чудовищной реальностью, в сравнении с которой наша империя зла — вполне цивилизованный противник. А поскольку мы всегда перенимаем черты врага и в чем-то становимся равны ему — бушевская Америка соотносится с никсоновской примерно так же, как Советский Союз с современным Ираном. Это касается и интеллектуального потенциала, и нравственного состояния выжившей сверхдержавы.
Николай Глазков имел все основания сказать Господу: «Все твои заветы нарушает Гитлер чаще нас». После Фултонской речи (и в особенности после Хиросимы) он мог бы сказать подобное и о Западе. Разумеется, уже в августе 1946-го СССР вернулся к войне с собственным народом и культурой, грянуло пресловутое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», начались дела повторников, и волна антисемитизма, и чудовищная деградация — но стартом заморозка оказалась именно речь Черчилля. После нее Сталину стало многое можно: все привычно списывалось на войну и враждебное окружение. Сам того не желая, Черчилль сыграл на руку дядюшке Джо — и вряд ли не понимал этого.
В 1941–1945 гг. СССР и Запад объединились не только против Гитлера, но и против дьявола — иррационального, людоедского средневековья. Сегодня то же средневековье все решительнее заявляет о себе. Это противостояние — человек против дьявола — возникает всегда, когда почему-либо рушится модель «человек против человека». В 1917-м оно рухнуло из-за русской революции, в 1991-м — из-за распада СССР. Если бы Черчиллю хватило дальновидности просчитать это, он бы вряд ли произнес Фултонскую речь. И предпочел бы, чтобы ее — необходимую и неизбежную — произнес кто-нибудь другой.
1 марта 2006 года
…А тиранов отправлять на остров
Тирана невозможно судить европейским судом. Пассионарий и европейский суд — понятия из разных стилистических пластов. «В круге первом» уже судили князя Игоря и припаяли высылку за пределы СССР. Если бы перед Гаагским судом очутились Кромвель, Нельсон, Иван Грозный, Петр I или Владимир Ульянов, у каждого набралось бы грехов на 20 пожизненных заключений с последующим поражением в правах. «Преступления против человечества» (особенно в случаях более сложных и менее однозначных, чем фашизм) могут быть инкриминированы любому, кто находился у власти в достаточно большой стране. Иной общепризнанный благодетель Родины такого наворотил… А уж если вытащить пред ясные очи европейского суда политика античной эпохи — представляете, какой простор для крючкотворства и гуманизма?! Как можно современным судом судить Саддама Хусейна — классического средневекового диктатора со средневековым же менталитетом? Хронологический абсурд. Не говоря о технологической трудности: современный суд состоит из десятков тонких процедур, изучает груды доказательств и затягивается на годы, если речь идет о масштабных событиях с множеством свидетелей. Процедура успевает утомить слушателей и вызывает раздражение — против суда, а не против обвиняемого пассионария. Пассионарий-то, напротив, начинает располагать к себе — он всегда храбрее и наглее судей. Это продемонстрировал еще Лейпцигский процесс (1933), а в наше время — суд над Будановым. Да и Ходорковский, хоть он совсем из другого ряда, от затягивания процесса выигрывал: когда человека долго мучают, поневоле проникаешься состраданием. Вот почему суд над Милошевичем был абсурден с самого начала.