Первый том про алкоголиков, второй — про сексуальных извращенцев, третий — про безумцев. Издателя, правда, пока не нашел — очень уж печальные вещи рассказывает про наших кумиров, — но думаю, скоро кто-нибудь заинтересуется. Больно материал интересный. Но вывод, который делает Сеничев, — отнюдь не льстит обывателю. У него получается, что первична вовсе не патология. Она как раз следствие.
Один из лучших питерских прозаиков нашего времени, Валерий Попов, сказал мне точную фразу:
«Писатель всерьез интересуется только писательством. Во всем остальном, включая алкоголизм, он дилетант. Он может делать вылазки в ту или иную сферу деятельности, но только для того, чтобы написать об этом: мания у него одна — сочинительство, все прочие — не более чем средство. Писатель — плохой алкоголик, плохой маньяк и даже плохой рыбак».
Так оно и обстоит в действительности, поскольку у всех настоящих гениев уже есть одна, но пламенная страсть, и все прочие только служат ей. Чайковский был, конечно, гомосексуалистом, но ни одно любовное похождение не занимало его так, как критические отзывы на очередную оперную премьеру. Мусоргский был, конечно, алкоголиком, но пил только тогда, когда не мог сочинять или не был уверен в гениальности очередной новой вещи. Пушкин любил женщин, что говорить, но опаздывал на любовные свидания, а то и вовсе на них не являлся, если хорошо писалось (так, во время сочинения «Полтавы», написанной за неделю, даже и обедать забывал).
Писательские пороки, как правило, не способ нагулять литературное вдохновение, но попытка расслабиться после беспрецедентного напряжения всех умственных и душевных сил. Писатель — а также режиссер, художник, композитор — натура нервная и дерганая, крайне впечатлительная, и торможение после безумного возбуждения мозга, которым сопровождается творческий труд, бывает крайне мучительным. Как расслабиться? Снять этот стресс можно только другим — попойкой, иногда буйством, иногда небольшой оргией, но любой историк литературы или кино скажет вам, что развлечения творцов скромны и невинны в сравнении с тем, что устраивают профессиональные развратники или законченные алкоголики. А если писателю пить интересней, чем писать, в лучшем случае от него останется одно хорошее произведение, «Москва-Петушки».
Мания гениев
Вообще писать о сексе зачастую интересней, чем заниматься им, и описывать опиумные галлюцинации уж точно увлекательней, чем их переживать. Вот почему сроду не куривший опиума Диккенс в «Тайне Эдвина Друда» описал опиумные глюки и отходняк исключительно интересно, ярко и страшно, а Томас де Куинси, профессиональный опиоман, в «Записках курильщика опиума» близко не подошел к диккенсовской изобразительной силе.
Любой алкаш или наркоман скажет вам, что под наркотиком или под газом мозг рождает волшебные видения, и, записывая их, ты кажешься себе Данте и Байроном в одном лице, но, перечитывая наутро, видишь, что написал банальный бред или смесь из чужих цитат. Шедевры создаются исключительно на трезвую голову и требуют максимальной сосредоточенности — а какая сосредоточенность у маньяка, если он, как солдат из анекдота, все время думает «об этом»? Какая творческая дисциплина у алкаша? Откуда взяться гениальным озарениям у кокаиниста, зависящего лишь от белого порошка?
Алкоголиками, бабниками или даже, чем черт не шутит, мошенниками писатели становятся только тогда, когда им не пишется. Это само по себе страшный стресс, и компенсировать его любыми другими занятиями не получается. И Рембо, навеки покинутый вдохновением, становится спекулянтом, а Николай Успенский, исписавшийся вдрызг, гибнет в пьяной драке, а Глеб Успенский, чувствуя литературный и общественный тупик, тоже запивает и сходит с ума, а Блок во время творческого кризиса 1909 года не вылезает из кабаков, а Фадеев, чувствуя, что не может больше писать вранье, спивается и стреляется, и то же происходит с молодой поэтессой Никой Турбиной, выпрыгнувшей из окна после десяти лет депрессии, и сколько еще народу спилось или скурилось, чувствуя иссякание персонального кастальского ключа, — не перечесть.
Только что человек прикасался к высшим радостям, которые вообще бывают, которых не заменит никакая наркомания и никакой секс, — и на тебе, пустыня. Тут не только запьешь, тут и на людей бросаться станешь. Слава богу, в большинстве случаев это вещь временная — и долгая работа над собой приводит к тому, что тебя опять подпускают к заветному ключу. Или сам он, по прихоти богов, начинает бить среди мерзости запустения. И Есенин почувствовав, что пишется, мигом выходил из запоя, и Довлатов, поймав новую тему, завязывал со спиртным, и Мусоргский прекращал загулы.