Энди Уорхол был главным художником так называемого общества потребления, которое существовало-существовало, плодило своих теоретиков, апологетов, обличителей — и вдруг куда-то делось (куда — отдельный вопрос). Вероятно, оно как-то серьезно ослабило требования человека к самому себе, размыло границу между человеком и супом, иконой и Мао, и на этой питательно-суповой среде возросли новые варвары, которые разрушили это самое общество как извне, так и изнутри. Вдаваться в подробности, ссылаться на 11 сентября, уходить в политику мне здесь не хотелось бы, потому что не в этом дело. Вероятней же всего, что никакого общества потребления и не было — его выдумали те, кому очень уж хотелось потреблять и ограничить этим жизнь как таковую; они изобрели даже термин «постиндустриальная эпоха», но оказалось вдруг, что человечество в эту схему никак не упихивается, и эпоха всяческих «пост» завершилась великим упрощением, возвращением к почти первобытной архаике, с которой теперь и придется начинать заново. Не зря прозорливый Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, поместил знаменитый расписной БМВ Уорхола в непосредственном соседстве с Пазырыкской колесницей.
Тем не менее термин «западное общество потребления» был охотно подхвачен восточным обществом лицемерия. Строго говоря, я затруднился бы однозначно определить советское позднесоциалистическое общество 60-70-х годов, когда оттепельная развилка была уже пройдена и наш паровоз стремглав катился к предсказуемому распаду. Лицемерием дело не ограничивалось. В действительности у советского социума застойных времен было куда больше оснований называться обществом потребления — с производством тут был полный завал, производили в разы меньше и хуже, чем на Западе. Потребляли, правда, тоже — но потребление по крайней мере было профессиональней производства. Главным художником этого общества ограниченного потребления (далее для краткости ООП) был Илья Глазунов — автор советских концептуальных икон; на его выставках Брежнев и строитель БАМа соседствовали с христоподобными князьями (Игорями и Мышкиными), а вожди дружественных компартий — с березками. Это тоже можно было трактовать прямо противоположным образом (одни думали, что художник противопоставляет духовное русское вырождающемуся советскому, другие — что подчеркивает их преемственность), и вокруг Глазунова тоже кормилось много народу. Фокус в том, что его «Русская красавица», инкрустированная настоящими жемчугами и выдержанная в стилистике зрелого китча, воспринималась большинством зрителей абсолютно серьезно, с надрывом, и многими воспринимается так до сих пор. Те, кто видит в Глазунове выразителя русской души, явно думают о русской душе очень дурно — но это ведь не от злонамеренности, а потому, что правильной русской душой они считают свою собственную. Но поскольку в условиях ООП процветают и доходят до степеней известных именно такие души, у Глазунова появилась репутация русского реалиста — тогда как на деле он восточный близнец своего почти ровесника Энди Уорхола, отец русского поп-арта, поставщик икон для обезбоженного мира.
Я не очень представляю себе, что рисовал бы Уорхол сегодня: он был человек эволюционирующий, чуткий к духу времени. Весьма возможно, что к его циклу «автокатастроф» добавился бы цикл работ с падающими «близнецами», но не исключаю, что в духе новой серьезности он вернулся бы к традиционной живописи: может быть, сельские пейзажи… играющие дети… Он нашел бы, куда вывернуть, и в любом случае не стоял бы на месте. Между тем Илья Глазунов, его младший брат, рисует ровно то же самое, что и в последние сорок лет, потому что ООП — в отличие от обычного общества потребления — не эволюционирует никак. У него нет сознания своей греховности и ущербности, оно не видит себя со стороны, никогда не успевает окончательно распасться и рассчитано, по сути, на вечность. И когда ему в тысячный раз впаривают все ту же «Русскую красавицу» как символ его духовности, оно с готовностью поглощает этот продукт, искренне веря, что он гораздо лучше супа Campbell.
Значит ли это, что неограниченное потребление в моей системе ценностей лучше ограниченного? Пожалуй, да. Оно честней.
4 августа 2008 года
Луковая опера
24 августа 1938 года, ровно 70 лет назад, родился термин «мыльная опера». Главный редактор журнала Christian Century Чарльз Клейтон Моррисон (1874–1966) в редакционной статье обозвал дневные радиомелодрамы «мыльными операми», поскольку «заплакать над этой ерундой можно только при помощи мыла». То есть, по-нашему говоря, это луковая опера — потому что российский народ чаще плачет от лука, чем от мыла. Такова по крайней мере наша идиоматика.