Она никуда не уехала, так и живет напротив своей школы, на улице генерала Плиева. И для нее большая проблема — выходить из дома и не смотреть в сторону обгоревшего здания, судьба которого в городе до сих пор не решена. Одни требуют школу снести, потому что в ее руинах собираются алкоголики и наркоманы. Собираются, сам видел. Другие говорят — нельзя, надо сделать мемориал. И это точное отражение нынешней российской ситуации: пока спорят, что сносить, а что оставить, брошенное и обгорелое здание гниет, и заводятся в нем, как черви в трупе, воры, наркоманы и алкоголики. Школа не видна с улицы Плиева — видна тропинка, ведущая к ней. Вот по этой тропинке и бежали к людям дети, которые сумели спастись. И ничего более страшного, чем эти дети, не видел я в жизни.
— Я после первого взрыва потеряла сознание, — рассказывает Лидия Цалиева. — Я была тогда большая, вдвое толще, чем сейчас. И дети забирались на меня, чтобы добраться до подоконников. Они потом извинялись — мы, говорят, думали, что вы уже умерли. Но я осталась жива, только клок мяса из ноги вырвало, и ожоги. А почему я осталась жива? Зачем Бог забрал моих детей, а меня оставил? Я помню, меня обнимает рослый десятиклассник, плачет: Лидия Александровна, они сказали, что расстреляют меня, если маленькие не замолчат! Скажите, чтобы все молчали! И я кричала по-русски и осетински, уговаривала детей, чтобы помолчали чуть-чуть. Эти… они заставляли моих старшеклассников на корточках стоять, руки за голову, и кто крикнет или шевельнется — передергивали затвор! Все учителя умоляли малышей не плакать. Погибло много учителей, я всех своих любила, у нас был коллектив прекрасный (они в полном составе, кто уцелел, пошли в новую школу, девятую, — потому что туда взяли всех, не разбивая). А Злата Азиева была самая молодая, преподавала информатику…
Цалиева давно не плачет. Она говорит бесконечно усталым, тусклым голосом. У нее нет никаких надежд и никакого желания оправдываться. В городе все давно поняли, что она ни в чем не виновата. Но когда никто не виноват, а до истинных виновников не дотянешься, — ведь еще страшней. Дверь у Цалиевой не закрывается никогда. Это ее решение.
Пусть каждый заходит и скажет, что хочет, или спросит, или даже обругает, если так легче. Только немногие пришли и сказали: Лидия Александровна, на вас вины нет, вы были безупречны, как и все учителя первой школы.
В городе Москва выстроила два новых школьных здания. Бассейн в отдельном зале, пятьдесят метров, голубой кафель! На каждом этаже — туалет для инвалидов! На первом этаже — гимны Москвы (на первом месте, ибо она и строила — «Я по свету немало хаживал»), России и Осетии. Последний даже на двух языках, есть и рифмованный русский перевод: «Крылья орлиные мчат нас вперед, полнится чаша трудов и забот. Дети Осетии, будем как братья! Уастырджи, дай нам своей благодати!» Хорошие школы, только чему учить в них? Я одного не понимаю: как будут школьникам объяснять происшедшее? Мы ведь сами себе объяснить его не в состоянии. Дочь погибшего Эльбруса Есиева Милана не пошла в первый класс, так и ходила в детский сад: ее после всего, что она пережила в свой первый школьный день, в школу не заманишь и не загонишь. В этом году опять в школу не пойдет. В каком-то смысле вся страна, безмерно напуганная и раздавленная происшедшим, ведет себя так же: лишь бы не в школу, лишь бы не сделать выводов, лишь бы не видеть, что происходит на самом деле… Между тем все, что случилось в бесланской школе, еще страшней и бессмысленней, если все это ничему не научило. Первого сентября все советские школы начинали занятия с урока мира. Беслан дал всему миру такой урок, что не усвоить его преступно. И усвоить его — отнюдь не значит поставить у каждой школы охранника с металлоискателем.
Этот урок заключается в том, что проблема, от которой бегут, рано или поздно догонит бегущих и обрушится на них с непредвиденной, непредставимой силой. Чечню, которая тлеет, не залить официальной ложью. Благотворительными пожертвованиями не спасти детей, которых, по сути, бросили на произвол судьбы — как брошен Россией весь Кавказ. Ведь Дагестан в любую секунду может стать ареной новой трагедии — и не потому, что там коррупция, а вернее, не только поэтому.
У России больше земли и людей, чем она может выдержать. За всеми ей не уследить. Она перестала заботиться о культуре, производстве, образовании на своих окраинах. И тогда на этих окраинах стали хозяйничать те, у кого пассионарности много, а земли мало. Отдать эти территории нельзя, а как удержать — Россия по-прежнему не знает. И милиции — точнее, тем честным милиционерам, которые там еще остались, приходится решать главную проблему: препятствовать повторениям Беслана. Хотя это никакое не решение, а сугубо временный паллиатив.