Признаком чистейшей породы была верность хозяину. Отлично помню наводнявшие прессу в семидесятые годы легенды о собачьей верности: одна собака прошла за хозяином семьсот километров и нашла-таки его в чужом городе, другая третий год воет над местом, где хозяина убили, третья, как мальчик из пантелеевского «Честного слова», сутками сидела там, где ее оставили сторожить давно несуществующий груз… Задача была понятна: мы должны по-собачьи любить родное и по-собачьи не спрашивать, хорошо оно или плохо. Не зря роман Инги Петкевич о советской власти называется «Купание красной суки».
Самым точным произведением о советской власти стал «Белый Бим Черное Ухо» Троепольского. Троепольский до «Бима» написал много колхозной прозы, Тихонов до фильма о «Биме» сыграл Штирлица, но именно эта картина прославила и Троепольского, и постаревшего Тихонова, на чьем счету было штук десять культовых картин. Не могла история о собаке так взволновать общество, если бы не было в ней существенного подтекста. История о пропавшем, потерявшемся, замученном людьми псе говорила не только о кризисе гуманизма в обществе, не только о том, что все озверели, утратили идеалы, разучились сочувствовать друг другу и четверолапым друзьям, — но еще и о том, что все советское находится в серьезном кризисе. Главный символ советской власти вырождался на глазах: вместо бодрого пограничного пса — интеллигентный сеттер, завшивевший, больной, голодный, никому не нужный. Вся советская власть, иногда еще грозно порыкивавшая, давно уже, в сущности, стала превращаться в эту собаку. Помню, как во дни «Норд-Оста» встретилась мне на Пролетарке больная грязная собака, пытавшаяся согреться в подземном переходе, — и я с невыносимой предрассветной тоской подумал: вот так и Россия… Белый Бим с черной меткой — это был готовый символ страны, и вскоре эту собаку добили-таки, приговаривая, что собаке собачья смерть. Или сама она померла — теперь уже неважно. Важно, что без нее стало ненамного лучше.
Потом опубликовали повесть Георгия Владимова «Верный Руслан» — и стало понятно, что даже собака не всегда способна сохранять верность идеологии, когда эта идеология становится вовсе уж людоедской. Два одновременно грянувших издательских залпа — «Руслан» и «Собачье сердце» — доказали, что верность сама по себе ни к чему хорошему не ведет, а собачье обожествление сильнейшего, готовность по его приказу бросаться на кого попало, — вообще сомнительные добродетели. Кошачье мировоззрение возобладало, и собака надолго перестала быть главной героиней эпохи. Стало модно заводить дорогих, элегантных котов.
Продолжалось все это до тех пор, пока во главе страны не оказался человек, любящий собак по-настоящему. Я много раз видел и слышал Путина, но только единожды заметил в его глазах настоящую теплоту.
Это было, когда он по телевизору отвечал на вопрос о своем лабрадоре Кони. Лабрадор Кони — до некоторой степени символ нашей эпохи. Это не очень большая и не слишком агрессивная собака, не питбуль какой-нибудь и не бультерьер; она хороша не только для охоты, но и для игры; она не самец, а самка. То есть это собака с максимально, так сказать, человеческим лицом; возвращение собачьих добродетелей в самой мягкой, подчеркнуто неагрессивной форме. Но поворот обозначен. Она собака. Черного кобеля не отмоешь добела, говорит веселый русский мужичок; собаку не загримируешь ни под кого — лает.
Главная задача собаки — служить. Даже если заводят ее исключительно для развлечения.
…Сам я завел собаку в 1997 году, и вот при каких обстоятельствах. Мы с женой и дочерью возвращались из Парка культуры, где умудрились прокатать на аттракционах и проесть почти все деньги, бывшие у нас с собой. У жены случайно осталась в кошельке двадцатидолларовая бумажка. В метро продавали щенка лайки — удивительно красивого, примерно двухмесячного, с умными глазками. Этими умными глазками щенок так на нас смотрел, что мы выложили последнюю двадцатку (как раз за сто рублей щенка и отдавали). Нам сказали, что это мальчик, и мы немедленно назвали его Кингом, в честь любимого автора.
По дороге я зашел к матери — она живет в соседнем доме. Вообще-то она никогда не была замечена в особенной любви к собакам и в бытность мою ребенком не разрешала мне взять щенка невзирая на все мои сопли и вопли. Теперь же она вдруг пришла в восторг и вспомнила, что точно такая же лайка по кличке Багира, Багирулища, была у нее в детстве, когда мой дед — майор Советской Армии — после войны служил в Выборге. Мать принялась кормить животное, щекотать его, обнаружила даже, что оно на самом деле девочка, — ее тут же переименовали в Кингу, — и заявила, что берет собаку себе: «Вы не сможете за ней ухаживать!» Так единственная собака, которую я завел, оказалась не совсем моей. И вот какую вещь я заметил: появление собаки в доме повлияло на мать очень положительно! Она даже мне стала больше прощать. Она явно стала веселее. И как бы она ни радовалась, смывшись от семьи на лето в санаторий, — по собаке она тоскует страстно, расспрашивая главным образом о ней и уж только потом о внуках. Оно и понятно: с внуками мы как-нибудь справимся, они и сами не дураки, а собака требует ухода.