То есть я понял главное: наличие собаки действительно делает человека… ну, ответственнее, что ли, и при этом мягче. Все мы любим людей свободомыслящих и легкомысленных, но предпочитаем иметь дело с человеком долга. И если этот долг не превращает нас в животных — он делает из нас людей; надо только дозировать его. Делать это, в общем, несложно.
Чтобы не любить всей страной навязанного Руслана, Джульбарса или Мухтара, достаточно каждому завести свою собаку. Хотя бы внутреннюю.
Чтобы нам не навязывались добродетели вроде верности и чести — лучше выдрессировать их в себе самому. И это лучший совет, который я могу дать в канун года собаки всем, у кого почему-либо еще нет собаки.
15 декабря 2005 года,
№ 235(24280)
Веселый солдат
Она — о конце войны и первых послевоенных годах, обманувших его ожидания: легче не стало.
Но сам напор, жар, с которым написана эта вещь, ее жесткая лексика и черноватый юмор делают «Солдата» не только мучительным, но и радостным чтением. Так же выглядит и общение с Астафьевым: и весело, и мучительно. Ужасны подробности, о которых он говорит. Прекрасна и напориста его живая и горячая речь.
И сам он — некое воплощение неубиваемости, триумф мощи. Не говоря о том, что проза его до сих пор остается, вероятно, лучшим из того, что пишется сегодня по-русски. Уж точно — самым живым.
— Виктор Петрович, каждая новая ваша вещь о войне встречается дружными восторгами и столь же дружными упреками. Говорят, что это не та война, что это сгущение красок…
— Я не говорю, что моя война — единственно верная. Я помню такую. Я должен был написать свою.
У нас была война журналистская, война генеральская, война лейтенантская. Солдатской быть не могло потому, что при коммунистах писать ее было нельзя, а после коммунистов — практически некому. Я могу назвать тебе лучшие повести о войне. Это «Сашка» Кондратьева и последующие его вещи. Это проза Казакевича — «Звезда» и «Двое в степи». Обрати внимание, что из множества корреспондентов, командированных на войну, Казакевич был едва ли не единственным, кто регулярно на нее возвращался: за это разведчики его уважали и рассказали ему историю «Звезды». Безусловно, лучшую военную прозу написал Виктор Некрасов, которого выгнали-таки отсюда. Превосходная вещь Евгения Носова, друга моего и очень сильного писателя, — «Усвятские шлемоносцы». И я думаю, что моя повесть «Пастух и пастушка» была не худшим сочинением о войне — во всяком случае, я ее люблю больше всего написанного, наряду с «Последним поклоном».
— Значит, все-таки писалась правда о войне?
— Нет единой правды о войне. Она как бы существовала и была канонизирована — правда героическая, ничего общего с окопной не имеющая. У нас все время говорили — и говорят, это происходит большей частью от бездушия — что это был подвиг народа. А что это было истребление народа, который лет двадцать еще не мог от этой травмы оправиться, говорить было не принято. Эта война была выиграна не только героизмом, но и числом жертв, которых не жалели, и нечеловеческой выносливостью русского солдата. Этому солдату — и мне в том числе, я ведь рядовой, три года на передовой — временами хотелось, чтобы убили. Так он уставал. Иногда он питался по неделе кипятком с сухарями, иногда засыпал на ходу. Так и я мог погибнуть — заснули прямо в поле, проспали до ночи, и ехавший по этому полю танк включил фары.
Не то бы нас задавили свои — рев его нас не разбудил. Научились спать в таком грохоте, что новый человек оглох бы. Эта война стоила народу его будущего — вся срединная Россия осталась без мужчин, и ничем эту жертву не окупить, ничем яму не выровнять.
Фронтовики понимают, что я говорю правду. От них я не получил ни одного осуждающего письма — говорю о настоящих фронтовиках, об окопниках.
— А вам много пишут?
— У меня с читателем какая-то странная связь, помимо писем, помимо прямого общения. Допустим, мне нужны тексты фронтовых песен — я не помню их, на фронте ведь не пели того, что выходило потом на пластинках. Другие были тексты. И вдруг приходит письмо от человека, который рассказывает, что хранил эти тексты всю жизнь, а передать некому — вот он шлет их мне. Я не обращался, не просил. Но чувствуют…