Фантастика в России долго грозилась: да мы… да всех… да если б нас только оценили по достоинству! Ну вот, вас оценили; по сути, только вас и читают; Лукьяненко, не говоря уж о Пелевине, — уверенно бьет любого реалиста в борьбе за звание главного русского прозаика. Впрочем, где эти реалисты? Маканин, автор «Лаза» и «Сюра в пролетарском районе»? Славникова, автор «2017»? Кабаков, автор «Последнего героя»? Прилепин, и тот, говорят, работает над полуфантастической авантюрной повестью. Если фантастика сейчас сделает то, к чему призвана, — смоделирует грядущее и предложит нового героя, как в шестидесятые, — ее никогда уже не удастся загнать в гетто. Если продолжит сочинять про космическое мочилово или про метрополитеновские похождения выживших после апокалипсиса — пусть потом не жалуется. Время выйти из сумрака, кто не слышал — я не виноват.
В каких направлениях может пойти моделирование общего будущего? Тут надо взять на себя смелость принять — а главное, мотивировать — одну из трех моделей. Все они давно сформулированы, и тексты на эти темы уже написаны, однако в них нет единой картины мира, каким он будет в ближайшие десятилетия: фантасты очень уж боятся высказаться открытым текстом. Им страшно попасть под критический обстрел: в резервации-то обеспечен восторг фанов, а тут приходится выйти в серьезный контекст, на перекресток мнений.
Модель первая: «Остров Россия», по Цымбурскому. Россия деградирует, ужимается, съеживается почти до Московии, — но тем самым сосредоточивается, собирается и постепенно переходит из древнеримского формата в новоевропейский. Это не утопия и не антиутопия, а наиболее вероятный сценарий, сулящий интересные психологические коллизии. Некоторые подходы к изображению этого мира — неизбежно ужимающегося и ветшающего после каждой очередной катастрофы — наметили Дяченко в «Армагед-доме», но лишь в первом приближении.
Модель вторая: утопическая. Мощная Россия в союзе либо с Китаем (Ордусь Рыбакова и Алимова), либо с Европой, либо хоть с Африкой устанавливает в мире правильный порядок (но этот порядок надо придумать) и апофеоз культуры (но эту культуру надо знать). Синтез Ван Зайчика и ефремовских мечтаний о едином человечестве, но на новом историческом витке, без слащавости и пафоса, с убедительностью и юмором.
Модель третья: череда техногенных катастроф и постепенная гибель — в результате полной неспособности поддержать прежний сверхдержавный имидж и смириться с новым, поскромнее. Самое трудное, поскольку антиутопия уже многократно скомпрометирована: это жанр эффектный, но писать ее надо уметь. Должно быть страшно. Рисуешь «Последний день Помпеи» — прорисовывай детали, выражения лиц, наклон падающих статуй. Иначе получится одна из тех серийных, ужасных во всех отношениях штамповок, которыми наводнены сегодняшние издательства: «Башня», «Эпидемия», «Большой понос», далее везде.
Обязательна ли сегодня в фантастике эта политическая составляющая? Нет, конечно. Вполне можно написать качественный инопланетный любовный роман о свиданиях девушки Юй-Юй и юноши Цуй-Цуй, оба состоят из лучистой энергии и торсионных полей; но сегодня есть запрос на будущее, и грех пропускать его. Есть также запрос на героя, и фантастика отлично с этим справлялась — достаточно вспомнить Горбовского или Пиркса. Но сегодня она, кажется, блуждает среди прежних, давно исчерпанных типажей — Суровый Капитан Звездолета, Серый Кардинал Власти, Девочка (обязательно девочка!) с Аномальными Способностями. Тут тоже нужна дерзость, ничего более: Стругацким когда-то тоже не слишком легко было рискнуть и предложить в качестве героя дона Румату Эсторского. Но у них получилось — может, потому, что они писали вещь как авантюрную и не осознавали всей серьезности задачи: хороший метод.