Вообще, в позднесоветские годы многие актёры пробовали себя в режиссуре, устав от рабства и плохого материала, надеясь полнее реализоваться, но что-то я не помню крупных удач, кроме, может быть, фильма «Нас венчали не в церкви» Бориса Токарева. Случаев, когда режиссёр хорошо сыграл,― масса; случаев, когда актёр хорошо поставил,― почти не помню. Например, опыт другого таганского артиста, Ивана Дыховичного, царство ему небесное, не вдохновляет: умный человек и сильный артист, он сделал один по-настоящему удачный фильм ― «Чёрный монах» ― по сценарию профессионального режиссёра Сергея Соловьёва.
Гораздо перспективней уход артиста в литературу ― помимо Высоцкого, тут и Смехов, и Филатов, и Демидова, и Золотухин (тоже Таганка), и Василий Ливанов (с менее бесспорным результатом), и Коренева, и Качан, и, кстати, Галич, если уж вспоминать бардов (он начинал как актёр в студии Плучека и Арбузова). Есть интересная теория Новеллы Матвеевой о том, что барду с годами легче всего переквалифицироваться в драматурга ― ибо большинство бардовских песен ролевые, драматизированные (исключение составляет Окуджава, почти всегда писавший от своего лица и даже пиратский «Портленд» умудрившийся сделать личным высказыванием). Высоцкий-драматург, а может, сценарист ― вполне вероятный сценарий, а Высоцкий-прозаик успел даже начать «Роман о девочках», хотя там слишком много любования протагонистом. Проза Высоцкого ― яркая, неожиданно абсурдистская, с отличными диалогами ― могла стать открытием восьмидесятых, и Владимир Новиков, автор первой научной биографии нашего героя, предполагает для него именно такой путь, с возвращением к песням в начале восьмидесятых, когда среда опять загустевает и отчётливо пахнет совком.
Третий вариант ― самый экзотический ― связан с эмиграцией: в семидесятые он пообещал: «Не надейтесь ― я не уеду», но вполне мог сбежать из рушащегося советского мира потом, не в восьмидесятые, так в нулевые. И это было бы оправданно ― рыба не обязана оставаться в пересыхающей реке. В пользу этого варианта ― неуклонный рост славы Высоцкого за границей, культовость его песен и киноработ во времена, когда в России стремительная деградация аудитории оттеснила его в ряд классиков, которых уважают, но не знают. Многие ли сегодня процитируют хоть одну его песню?
Возможно, сегодня он в самом деле предпочёл бы жить и гастролировать во Франции или Штатах. Высоцкий давно маялся в застойной России, писал о чувстве постоянной нехватки воздуха, достиг своего потолка и мечтал пробить его ― а возможностей для такого прорыва за границей было достаточно. Он мечтал о новом этапе, а с этим, что греха таить, в России 1980 года были проблемы: чтобы прорваться куда-то в одиночку из такой вязкой среды, нужен был бэкграунд, которого у Высоцкого не было (да и у кого был? Сомневаюсь, что последние киноработы Тарковского были прорывом в новое измерение, хотя в «Жертвоприношении» чем-то таким веет). Нужна была резкая смена образа жизни. Думаю, что эмиграция могла дать такой толчок, хотя могла и погубить ― тут не угадаешь.
Однако при всех этих превосходных вариантах не будем забывать и ещё об одной возможности, не столь радужной. Высоцкий сегодня мог бы ― не знаем мы, что ли, таких случаев?― стать заложником былой славы, гостем парадных концертов или частных рублёвских тусовок. Но в это я, пожалуй, верю с трудом, как и в участие его, допустим, в концерте ко дню милиции году этак в 2005-м…
А вот что в девяностые он оказался бы в патриотическом или по крайней мере в антилиберальном стане ― это для меня практически несомненно, потому что русский либерализм, присвоивший это название без всякого права на него, обесценивал всё то, чем Высоцкий жил: искусство, слово, независимость, правду, нонконформизм. Ни секунды не сомневаюсь, что Шукшин и Тарковский были бы скорее с почвенниками, хотя впоследствии жестоко разочаровались бы в них. Почти уверен, что Трифонов не был бы либералом ― не стал же им Искандер, истово пытающийся примирить идею Родины и личной свободы в своей апологии Дома. Не сомневаюсь, что Абрамов в либералах и почвенниках побывал бы и не задержался бы ― как Астафьев, умерший не только от болезни, но и от разочарования.