Тут возник вот ещё какой нюанс: в России в связи с погодой наконец заработало гражданское общество. Гражданское общество, напоминаю, это не тогда, когда все бегут на площадь митинговать, а тогда, когда есть самоорганизация и горизонтальная солидарность. Рискну заметить, что в России эта горизонтальная солидарность всегда была важней вертикальной мобильности, она у нас как-то лучше отлажена ― ни одно распоряжение верхов не доходит до низов в неискажённом виде, зато взаимопомощь работает на ура. И вот, представьте себе, в связи с пожарами появилось сразу несколько самодеятельных организаций, которые развозят добровольцев по наиболее горячим точкам, закупают упомянутые мотопомпы, возят погорельцам еду и одежду… Обнаружилась феноменальная вещь: одна блогодевушка так прямо и призналась в открытую, что эти пожары были для неё самым счастливым временем за последние лет десять, сколь бы кощунственно это ни звучало.
И многие готовы эту жару благодарить ― в том числе одна коллега-журналистка, активно занимавшаяся сбором и рассылкой помощи. Говорю это не для того, чтобы её распиарить, а для того, чтобы процитировать: «В первый раз за последнее время чувствую, что делаю действительно важное дело».
От прочих действительно важных дел мы оттеснены, такая страна, ничего не поделаешь. Приходится ждать катастрофы вроде войны или пожаров, чтобы люди, умеющие делать дело, вышли на передний край и на первый план. Чтобы им позволили спасти страну, которая в обычное время от них отделена.
О причинах такого отделения можно спорить: допустим, у меня есть теория, что Россия должна оставаться неизменной, поскольку играет в мире роль улавливающего тупика. Если кто ездил по горным дорогам, знает, что это такое. Это такой аппендикс главной дороги, в нашем случае ― мировой истории, в котором вязнет машина, слетевшая с трассы. В России действительно вязнет всё ― Чингисхан, фашизм, коммунизм. Она предназначена для того, чтобы в ней, как в вечном, бурливом и цветущесложном болоте, застревали любые убийственные тенденции, захватчики и всемирные прожекты. Мир ― целая система, ему всё зачем-нибудь нужно, и если где-то прогресс изо всех сил разгоняется, где-то он должен и тормозиться. Жить в такой стране не очень радостно, но интересно.
Преимуществ у такой жизни ― море, начиная от предсказуемости всего и кончая обилием щелей, куда можно забиться; а недостаток, пожалуй, один, но очень существенный. При такой организации жизни человека всеми силами будут отгонять от дела, которое он умеет делать. Профессиональной реализации ему придётся добиваться так же, как Иаков добивался Рахили: сначала семь лет делать не своё, и только потом, может, разрешат иногда, понемногу, очень плохо осуществлять предназначение.
Мы сегодня, да, собственно, и всегда,― страна людей, которым, по справедливому замечанию Лидии Гинзбург, платят за то, чтобы мы не работали, или, точнее, чтобы занимались нелюбимым: это примерно как у Оруэлла в «1984», где самым страшным грехом считались совокупления с нравящейся женщиной. Если у человека есть любовь ― он уже выполз из-под тотального контроля, завелась у него какаято своя жизнь, пристрастия, появились абсолютные ценности… А этого нельзя! Это конец рабства!
Если все начнут любить тех, кто им подходит, и профессионально заниматься тем, к чему лежит душа, страна примется бурно развиваться и выскочит из болотного состояния. Больше того, у профессионала есть рабочая совесть, есть принципы, и нравственность человека вообще во многом определяется тем, как он работает, а не тем, сколько кушает и с кем спит. Тунеядец ― идеальный раб: ему всё равно, от какой работы бегать и на каком фронте сачковать. Если у всех в России заведётся профессия и соответственно совесть, требовательное и серьёзное отношение к себе, сразу станет гораздо меньше лжи. И к выборам будет другое отношение. И мера ответственности за свою судьбу тоже изменится. Поэтому нам ни в коем случае нельзя позволять профессионализацию: у нас должна быть страна людей, никому не приносящих пользы. Только на этом условии можно оставаться болотом. Благо нефти хватает.