Перефразируя известную фразу Ильи Кормильцева «зачем слово „эгоист“, если есть слово „человек“?», заметим, что «русский» — тоже, в сущности, синоним слова «человек», но в самом его первозданном виде, не облагороженном ни приличиями, ни цивилизацией, но и не испорченном лицемерием. Для человека вообще, но для русского человека в особенности естественно либо стремиться к самоусовершенствованию, доходящему до мечты о сверхчеловечности, — либо стагнировать, топчась на месте. Стандартный европеец способен просто жить, но стандартный русский обязан все время получать — а лучше бы ставить самому себе — все более и более грандиозные, желательно рискованные задачи. В условиях так называемого «достойного существования», как любят либералы называть существование застойное, — русские стагнируют и разлагаются, иногда занимаются взаимным истреблением, но в любом случае пребывают в разброде и депрессиях. От власти они не особенно зависят и относятся к ней немного свысока, поскольку русский социум принципиально щеляст, это такая же значимая его черта, как наличие дыр в швейцарском сыре или в брюссельском кружеве. «Проколы, прогулы», умилялся Мандельштам. Ворованный воздух. В России всегда можно укрыться в щель, и могучим средством национальной саморегуляции является коррупция. Тем не менее власть необходима — чтобы было на кого валить; те, кто эту ее функцию хорошо понимает, туда не рвутся.
И главное: в России нет прямых путей. Только окольные, спиральные, как вот яблочко по блюдечку. Идя прямо, все равно придешь не туда, съедешь по диагонали. Хорошо бы это помнить. Подводя итог сказанному, я, пожалуй, не назвал бы народ, обладающий такой совокупностью качеств, идеальным и даже попросту комфортным для пребывания в нем. Но никакого другого я бы лично себе не пожелал — остается лишь повторить вслед за Кушнером: «Как мы с тобой угадали страну, где нам родиться?»
№ 3, март 2010 года
Кто прячется за гнилой стеной?
В: Кто прячется за гнилой стеной?
О: Новые большевики.
Задавать вопросы в России опасно — немедленно прослывешь предателем идеалов, не одних, так других. И все-таки позвольте вопрос: допустим, сейчас уже видно, что вертикаль хрупка и легитимной защиты у нее нет. Куда уж дальше, если в МВД тотальный бардак, чреватый разгоном, а ОМОН пишет в прессу жалобы на своего начальника? Расшатать эту вертикаль сегодня — дело довольно плевое: нервы у ее хранителей сдают, ничем никому не угрожающие митинги в защиту 31-й статьи разгоняются все ожесточенней, оппозиция, со своей стороны, научилась привлекать стариков, детей и ВИПов, — короче, техника с обеих сторон отработана, а результат предсказуем. Локальный калининградский успех легко повторить сегодня в любом российском городе, включая Петербург. Устроить большую бучу, или, научно говоря, бифуркацию, с предсказуемым результатом сегодня абсолютно не проблема: как показал еще Юрий Арабов в книге «Механика судеб», на которую я люблю ссылаться, потому что там угаданы важнейшие фабульные и исторические закономерности, — у тирана все получается, пока он не сомневается и окружение его монолитно. Наша тандемная конструкция, сколь бы прочна она в действительности ни была и какими бы взаимными обязательствами ни скреплялась, обречена на догадки и споры о внутренних конфликтах, а слова в России быстро становятся реальностью. Решимости на масштабные репрессии на самом верху нет уже потому, что возникают проблемы с адресностью: пробовали давить на неправительственные организации, на невинные западные конторы вроде Британского совета, — но выяснилось, что вирус недовольства распространяется не ими, что он гнездится в самых что ни на есть отечественных головах. Брать всех подряд не позволяет ни опыт, ни Запад, ни состояние правоохранительной системы: навыки самоорганизации и самозащиты общества уже таковы, что даже уничтожение кооператива «Речник» — боюсь, тестовое, судя по откровенности и запредельности, — не удается провести безнаказанно. Так что если кто-то действительно сильно этого захочет, — а таких сил в обществе хватает, от либеральных реваншистов до скрытых покамест фашистов, — каша заваривается на раз-два-три. Встает вопрос: дальше что?