Еду сначала один к единственному юристу, который занимается этой проблемой и располагается в офисе у черта на рогах. Весь наш гигантский район обслуживается нотариальной конторой, загнанной на самую далекую окраину в полушаге от МКАДа. Высиживаю двухчасовую очередь, теряю половину рабочего дня, узнаю, что вообще не имею права заниматься этой проблемой без доверенности и должен привезти мать. Назначают день. Везу. В результате двухчасовой очереди мать теряет половину уже собственного рабочего дня — да, ничего не поделаешь, она работает. Злорадные мрази, услышав однажды мой рассказ об этом на «Эхе Москвы», забросали меня комментариями: хорош сын, отказывающийся содержать мать! Им невдомек, что не всем нравится жить на чужом содержании. Есть люди, предпочитающие работать, пока могут. Теряем, стало быть, по рабочему дню и узнаем, что должны поехать по пяти адресам. В ДЭЗ — забрать выписки из домовой книги о том, что жили все вместе. Но вот же, у нас есть эти выписки! «А они у вас неправильные, устаревшей формы. И вот смотрите: вам надо отдельные на каждого умершего. Отдельно — что после смерти вашей матери вы проживали в квартире с отцом и сыном, отдельно — что после смерти вашего отца проживали с сыном». Не понимаем смысла, но киваем. Потом надо ехать в БТИ и получать там план квартиры. Тоже высидев очередь и тоже у черта на рогах. Сразу не дают, надо заказывать, хорошо, если будет готово через две недели. Справки из БТИ с прилагающимся чертежом квартиры тоже надо на каждого родителя. Потом надо поехать в архив, опять-таки на рогах, и взять справку о том, что дело о наследовании не открывалось: вам так сразу ее не дадут, только по нашему запросу, сейчас мы вам напечатаем наш запрос и его проверим.
Едем в ДЭЗ. ДЭЗ закрыт и работает, как все учреждения такого рода, по прихотливому графику: сегодня до двух, завтра с двух. Очередь в ДЭЗ идет побыстрей, чем раньше, потому что компьютеризация, но задачи, которые приходится выполнять компьютеру, так же бессмысленны, как и те, над которыми седели и толстели прежние советские паспортистки… Короче, излагать все это можно либо слогом Зощенко, либо бесконечными предложениями Петрушевской, в последнем случае добавляя какие-нибудь невыносимые физиологизмы вроде того, что в результате всех этих очередей у меня началась рвота и открылась диарея: но я же не ради литературной стилизации все это пишу. Я действительно хочу понять: зачем?!
Вот мы все говорим, что боремся с бюрократией. Но нотариус у черта на рогах, и паспортистки из ДЭЗа, и сотрудники БТИ живут, кормятся и занимаются своей совершенно бессмысленной работой только для имитации закона и порядка, и делают это за счет налогоплательщика, и разговаривают со всеми приходящими в таком тоне, как будто мы все перед ними с рождения виноваты. Так разговаривают еще районные врачи: что же вы так все запустили! Но врачей я понять могу, им приходится иметь дело с непонятливыми, по десять раз переспрашивающими старцами, у которых вообще нет другого занятия, кроме как переспрашивать. А нотариус какое право имеет смотреть на нас, как на вшей, и отшивать любого, кто просунется в дверь, чтобы задать элементарный вопрос? На меня она крысится особо: она меня уже домыслила по Станиславскому. Ей кажется, что я телеведущий, я привык, что меня узнают и стараются не слишком мурыжить в очередях, так вот же она мне докажет, что я такой же, как все, и она через слово говорит с торжеством: «А вы как же думали? Что вы особенный?» Я не думал этого никогда, хотя мне всегда старались это внушить, доказать, что всем можно, а мне нельзя. Но сейчас я уже умный и на третьем повторении с ласковой улыбкой говорю: «А в таком тоне со мной разговаривать, пожалуйста, не надо. Я ведь ни в чем перед вами не виноват. Правда?» И делаю большие круглые глаза. Я это умею. Это их обезоруживает совершенно, хоть и ненадолго.
Но дело не в тоне, плевать на тон, — я в самом деле не понимаю главного: почему эта процедура занимает месяц? Мне скажут: напишите доверенность на другого, заплатите ему, и пусть он для вас все собирает. Хорошо, а этот кто-то зачем должен тратить на это свою единственную жизнь? Почему нотариус в душном помещении с непременным ванькой-мокрым на окне должен гробить здесь свою судьбу, тоже единственную? Почему юный помощник нотариуса развращается здесь чувством всевластия над вечно ропщущими и неизменно смиряющимися гражданами? Почему каждый шаг российского гражданина должен сопровождаться справкой, словно советские времена не кончились, словно и царские не кончались, словно все мы так и живем в ожидании последней и окончательной проверки и громоздим, громоздим, громоздим вороха никому не нужных бумаг о самых естественных, элементарных вещах? Ведь я напишу это, запишу собственный отчаянный вой о потерянном времени — и отлично знаю, что ничего не изменится, потому что рационального ответа нет и быть не может. Когда страна не знает, зачем она существует, она занята лихорадочным поиском документальных подтверждений собственного существования. Древние правители ставили стеллы с перечнями завоеванных народов, а мы, видимо, предъявим будущему только справки о своем существовании да флюорографию, без которой теперь не выписывают даже таблетку от головной боли.