21 июля 2008 года
№ 28(521), 21 июля 2008 года
Записки патриота
Заместитель гендиректора ИТАР-ТАСС Михаил Гусман позвонил 15 июля и предложил съездить в Грузию. Там есть какой-то «Русский клуб», занимающийся организацией культурных обменов. Сейчас он собирает поэтов, чтобы отметить юбилей Маяковского на родине героя. Попытка заманить в Грузию тридцать русских поэтов в самый опасный момент больше всего похожа на захват заложников. Поэтов, правда, не жалко — все-таки конкуренты, — но за державу обидно. На случай, если не вернусь, оставил заявление с просьбой считать меня «единороссом». Может, не дадут семье умереть с голоду.
16 июля. Прилетел в Тбилиси глубокой ночью. Удивлен отсутствием Саакашвили в аэропорту. Как Кондолизу встречать — так пожалуйста, а приезд поэтов нас как бы уже и не волнует? Тбилиси серьезно готовился к десанту русских. Специально ради них город бурно строится. Почти на каждой улице в центре — две, а то и три новостройки. Не жалеют никаких денег на показуху. Наивные! Я-то смотрю программу «Время» и знаю, что отказ россиян от грузинского вина и героическая победа Онищенко над боржомом ввергли Грузию в многомесячную депрессию. Все эти потемкинские многоэтажки наверняка разберут сразу после нашего отъезда. Странно, что на улицах нет оппозиции. Я, слава богу, смотрю «Вести» и знаю, что в оппозиции к режиму Саакашвили находится полстраны. Вероятно, все разогнаны, арестованы или бежали за рубеж, как Окруашвили. В гостинице горничная принесла в номер гроздь бананов «от нашего коллектива». Бананы есть не стал, наверняка отравлены. Кроме того, сама форма банана намекает на то, что мы получим вместо Абхазии.
17 июля. Экскурсия на Мтацминду в пантеон. Удивительная страна, ничего без намека в адрес России! В пантеоне похоронен Грибоедов — недвусмысленный намек на то, что в России всегда горе от ума. Здесь же мать Сталина. Неужели нельзя было похоронить в пантеоне других людей, память о которых не наводила бы на мысль о том, что в России бывают тоталитаризм и цензура?! Обед с русскими поэтами в ресторане «Старый дом». Столы ломятся от показной роскоши. Три вида шашлыка с явным намеком: «Мы сделаем из вас шашлык», два типа хачапури с недвусмысленной угрозой: «Мы сделаем из вас хачапури». Хачапури были по-имеретински и по-аджарски. Хачапури по-абхазски не было. Явный намек, что Абхазию не отдадут. Пытался не есть, но незаметно объелся. Это только потому, что уж очень угощали, буквально пхали. Поделился этими соображениями с грузинским поэтом, сидевшим по соседству. Поэт удивился: «Ах, какой ты странный!» Кокойты странный? Ты сам странный! От десерта отказался.
18 июля. С раннего утра — выезд в село Багдади, переименованное обратно из Маяковски. Возмутительная акция! Хорошо, по крайней мере, что сам поэт не переименован в Багдадски. С надеждой ожидал выезда из столицы, чтобы увидеть, наконец, неприкрытую нищету простых людей Грузии. ГАИ отсутствует — вероятно, у государства не хватает средств для ее финансирования. Простые крестьяне живут впроголодь и вынуждены торговать вдоль дороги лавашом, яблоками, сливами и черешней. На их изможденных лицах застыла тоска по России и ненависть к НАТО. Поинтересовался у продающей девушки, как ее зовут. Оказалось, Нато. Буквально ни шагу без намека! Гордо сказал в ответ, что меня зовут МиГ-23. Испугалась. То-то, Нато!
Багдади. Местные власти к приезду делегации российских поэтов (а иначе зачем бы еще?!) отреставрировали дом, где родился поэт, и трехэтажный музей. В музее всюду воспроизведены афиши чтения «Хорошо» — с явным намеком на то, что в Грузии хорошо. Пытался ко всем «Хорошо» приписать «Не», но был вежливо препровожден на поэтический концерт. Никакой свободы слова.
А если вам кажется, что я сошел с ума, — послушайте, что говорят на госканалах, почитайте официальные сайты, и вы поймете, что я еще вполне ничего себе.
28 июля 2008 года
№ 29(522), 28 июля 2008 года
Музей Сахарова
В Московском музее Андрея Сахарова сменилось руководство. Юрий Самодуров ушел в отставку по собственному желанию. Причин две: хроническая нехватка денег и участившиеся конфликты с властями. Чаще всего Самодурову шили разжигание религиозной розни — причиной стала выставка «Осторожно, религия!», масла в огонь добавила выставка 2006 года «Запретное искусство». Ассоциировать имя Андрея Сахарова с эпатажными или провокативными арт-акциями — занятие бессмысленное и вредное, поскольку русский либерализм и так уже скомпрометирован. Ведь в девяностые годы в России что происходило? Интеллигенции кинули свободу слова, и за это ей предлагалось благословить процесс дележа коммунистической собственности бывшими комсомольскими вожаками, впоследствии для обеспечения своей безопасности приведшими к власти сотрудников КГБ. А отвечают за все единомышленники Сахарова, которых к власти и близко не подпустили. Так что музей Сахарова должен, на мой взгляд, прежде всего рассказывать о том, как из лояльного и преданного гражданина СССР получился глава диссидентского движения. Об академике помнят только, что он создал водородную бомбу, потом в ней разочаровался, затем начал защищать инакомыслящих, был сослан в Горький, возвращен оттуда Горбачевым и освистан на съезде народных депутатов. А между тем история Сахарова — чрезвычайно важный урок для сегодняшней России. Крупнейший ученый, обласканный властью, снискавший к сорока годам все представимые регалии и блага, — он всего-то позволил себе задуматься о конвергенции, то есть постепенном сближении СССР и Запада, поскольку путь конфронтации представлялся ему гибельным для обеих мировых систем. Лучше других понимая, что ядерное оружие вряд ли будет применено в силу явной самоубийственности этого шага, он рассмотрел две модели возможного развития — «холодную войну» и сближение — и нашел, что «холодная война» ухудшает моральный климат в обеих странах, создает атмосферу страха и подозрительности, тогда как для конвергенции есть уже и материальная, и, если вдуматься, идейная база. «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» — невиннейшая статья, с которой началось вытеснение Сахарова в нишу диссидента, врага народа и государства. Требования, выдвигавшиеся в ней, были, по диссидентским меркам, суперумеренными. Государство насторожилось лишь потому, что, во-первых, ядерщик, один из самых засекреченных российских специалистов, претендовал на роль публичной фигуры, а во-вторых, смел просить о соблюдении Конституции. То есть о прекращении войны с инакомыслящими, которые тоже никакой опасности для СССР не представляли и были в массе своей лояльнейшими людьми, детьми ХХ съезда, сторонниками социализма с человеческим лицом. Сахарова можно было сделать не врагом, а советником и сотрудником; на Западе у него были тысячи единомышленников, всерьез настроенных на разрядку и сотрудничество. Россия еще не была в глазах всего мира невоспитуемым медведем, многие по-настоящему боялись ядерной войны и готовы были дружить, ибо все лучше, чем такая альтернатива… Но косная, неповоротливая, догматичная, подозрительная к умным, недоброжелательная к преданным советская власть предпочла Сахарова сначала припугнуть, потом вытеснить в диссиденты, потом сослать, а потом скомпрометировать, прикрыв его именем откровенный развал страны, к которому он не имел никакого отношения. Если бы его послушали тогда, когда система была реформируема или, по крайней мере, гибель ее могла быть отсрочена — глядишь, и не пылали бы наши окраины, и «третий мир» не стал бы главным врагом Запада, и уцелели бы нью-йоркские «близнецы»… Вот о чем должен был бы рассказывать музей Сахарова. Впрочем, необязательно и это. Ведь сегодня происходит все то же самое. И вытеснение лояльных, и подозрительность к умным, и предпочтение тупых и жуликоватых — потому что ими проще вертеть. Вся страна сегодня — огромный музей Сахарова. И оба его директора делают все, чтобы жизнь новых Сахаровых была максимально Горькой.