И в свете этой ненарушимой идейно-безыдейной последовательности, демонстрируемой автором на протяжении всей книги, вдруг трогательной вспышкой искренности сверкает концовка еe. Генис сознаeтся, что смерть Довлатова вызвала в нeм совершенно неожиданное чувство. "Об этом стыдно вспоминать, потому что больше скорби я испытывал зверскую — до слeз — обиду за то, что он умер. Много лет мне казалось, что я никогда не прощу еe Сергею". Большое несчастье, как большой метеор, пробило-таки столь бережно создававшуюся годами защитную атмосферу беспечности и высекло живое чувство, а вслед за ним — немедленно — "идейно недопустимое" слово: "стыдно". Кажется, не встречающееся на предыдущих двухстах страницах ни разу.
"Одно горе делает сердце человеку", — говорит где-то Андрей Платонов. И всe же хочется надеяться, что есть и другие пути разрушения защитной оболочки, которую люди натягивают на свою душу разными способами вот уже много тысячелетий. Ведь человек, обладающий таким талантом и такими знаниями, как автор книги "Довлатов и окрестности", может просто спросить себя: "А почему же люди не следуют моему спасительному призыву? Почему не хотят понять то, что так ясно мне: освобождение от шкалы ценностей, погружение в нирвану абсурда и хаоса несeт освобождение от страданий стыда, страха, сомнений?" И тогда — быть может — он увидит наконец, что кроме жажды "жить без забот и умереть без угрызений совести" (формула вербовщика из фильма "Фанфан-Тюльпан") в человеке заложена неодолимая жажда свободы. А чувствовать себя свободным человек может только тогда, когда принимает на себя бремя ответственности и все связанные с этим страдания. Ибо дар свободы ему бесконечно дорог, и он инстинктивно страшится, что это к нему будут обращены грозные евангельские слова: "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тeпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих" (Откровение Иоанна Богослова, 3:15–16).
Увы, цитируемому здесь источнику так же не выделено места в системе "генисовской безыдейности", как не было ему места в "коммунистической идейности". Со всей страстью и убеждeнностью (нет, сам-то он отнюдь не холоден!) Генис зовeт нас назад, в то, что было до Творения, до Слова и Света, — в темноту и тишину. И многие, похоже, готовы откликнуться на его призыв. Но, по крайней мере, из обсуждаемой здесь книги становится совершенно ясно: сам Довлатов последовать за ним туда отказался. Он страдал, мучился, искал путей, ошибался, грешил и переживал за каждое своe слово и каждый поступок до последнего вздоха.
Сергей Довлатов как зеркало российского абсурда
Мы хотим беспечно играть в пятнашки…
Русский борец с коммунизмом в веке XX так сцепился со своим противником, что стал слепком с него.
Книга эта написана с блеском. Каждая фраза таит либо изящный парадокс, либо неожиданный ход, либо зернышко иронии, либо точную метафору. И сам предмет рассказа — Сергей Довлатов — предстает перед читателем высвеченным с разных сторон яркими софитами авторской памяти и воображения. Андрей Синявский написал “Прогулки с Пушкиным”. Александр Генис написал свои “прогулки с Довлатовым”, в которых с искренним увлечением воссоздал того Довлатова, которого он знал и любил. Здесь и там раздаются хвалебные отзывы об этой книге — и они вполне заслужены. Рецензенту остается лишь присоединиться к ним и порекомендовать поклонникам Довлатова прочесть новую талантливую книгу о нем. Приговор “успех” можно считать окончательным и обсуждению не подлежащим.