2
Восемь месяцев Белинский скрывал от родителей, близких и «всех чем-барских, бывших в Москве», что он «выключен из университета». С одной стороны, ему было совестно сообщать родным о крушении их надежд видеть его «дипломированным», как бы мы сейчас сказали, учителем русской словесности. С другой – он «еще надеялся хоть сколько-нибудь поправить свои обстоятельства… не щадил себя… хватался за каждую соломинку… не унывал, и не приходил в отчаяние… терпел все… трудился…». Только 21 мая 1833 г., когда его «обстоятельства» немного «поправились», он написал обо всем матери, одновременно делясь с нею своими планами на будущее.
К этому времени Белинский пережил трудную осень и зиму, испытывая острую нужду, перебиваясь случайными заработками, в основном переводами с французского. В начале марта ему несколько повезло: он познакомился с профессором Н.И. Надеждиным, на лекциях которого он бывал в Университете, и получил возможность более или менее регулярно сотрудничать в качестве переводчика в надеждинских изданиях – журнале «Телескоп» и воскресном приложении к журналу – газете «Молва».
Однако, отдавая много времени и сил переводам, Белинский видит в этом не будущую профессию, а лишь средство к существованию, больше возлагая надежды на преподавательскую деятельность, мечтая получить где-нибудь место либо домашнего учителя, либо учителя гимназии, о чем и рассказывает матери, стараясь ее как-то утешить. О том же в августе пишет и брату Константину: к новому году «в Москве откроется третья гимназия; Надеждин обещал мне в ней место младшего учителя русского языка. О, если бы это сбылось: Царства Небесного не надо».
К счастью для русской литературы, все его попытки в этом направлении не увенчались успехом, и Белинский продолжает сотрудничать в «Телескопе» и «Молве» как переводчик, постепенно вникая в журналистские, редакционные и издательские дела, что ему очень пригодится в дальнейшем.
Тем не менее материальное положение Белинского продолжало оставаться тяжелым. «Кто меня любит, – пишет он Константину 8 ноября, – тот и без писем поспешит мне помочь, зная мою, можно сказать, кровную отчаянную нужду, и не доведет меня до необходимости просить; в противном же случае я ничего не требую и не прошу: я сумею умереть с голода, не плача и не жалуясь ни на людей, ни на судьбу; скорей переломлюсь, но не погнусь». Он гордится сознанием того, что хотя еще «ничего не сделал хорошего, замечательного», зато не может и «упрекнуть себя ни в какой низости, ни в какой подлости, ни в каком поступке, клонящемся ко вреду ближнего». И верит: «Я нигде и никогда не пропаду. Несмотря на все гонения жестокой судьбы – чистая совесть, уверенность в незаслуженности несчастий, несколько ума, порядочный запас опытности, а более всего некоторая твердость в характере не дадут мне погибнуть».
Если бы не проницательность Надеждина, неизвестно еще, как бы сложилась дальнейшая судьба Белинского. «Сколько глубочайших натур, – говорил Белинский позднее, – остаются на Руси неразвитыми и глохнут оттого, что не встретились вовремя с человеком или людьми!» Надеждин сумел разглядеть в щуплом, вечно голодном, ничем не привлекательном внешне молодом человеке великий дар критика, то «Божье наказание», которое, по словам самого Белинского, состояло в «задорной охоте высказывать свои мнения о литературных явлениях и вопросах…». И представил ему возможность высказать эти мнения печатно…
Именно в «Молве», в десяти номерах, вышедших в сентябре – декабре 1834 г., появилась первая большая обзорная статья Белинского – «Литературные мечтания. Элегия в прозе», сразу принесшая ему известность как критику: он встал на тот единственно верный путь, который отвечал его призванию.
Долгое время у нас, в том числе и в учебной литературе, утверждалось, что Белинский обратил на себя внимание, прославился заявлением: «…у нас нет литературы!», предварявшим его «элегический» обзор отечественной «изящной словесности» от М.В. Ломоносова до «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя, – заявлением, якобы шокировавшим современников предвзятым отношением к знаменитым писателям, а с точки зрения уже наших «продвинутых» словесников, просто «хулиганским».
Однако ничего нового, шокирующего, тем более «хулиганского», в этом заявлении критика не было.