Переводы песен Шуберта на русский язык дали в разные годы многие поэты-переводчики. Некоторые из них специализировались на вокальных переводах, их имена не всем знакомы (И. Тюменев, В. Коломийцов, С. Адрианов, Эм. Александрова, С. Заяицкий, Д. Усов, В. Хорват, Дм. Седых, М. Комарицкий). Были среди переводчиков песен Шуберта и широко известные поэты: Б. Пастернак, Н. Заболоцкий, А. Кочетков, С. Маршак (всех их увлекла этой работой пианистка Мария Юдина). Незавершенные опыты переводов Шуберта – один из последних эпизодов творческой биографии М. Цветаевой.
Украинские переводы Шуберта в основном возникли в 20-х годах нашего века усилиями группы поэтов под руководством Дм. Ревуцкого (среди них М. Рыльский, О. Бургардт, Борис Тен, Дм. Загул, Н. Зеров).
Шубертовские переводы Марины Цветаевой
Работа каждого поэта-переводчика составляет отдельный эпизод в истории бытования песен Шуберта. Об одном таком эпизоде сообщает мемуарная запись Марии Юдиной.
Выдающаяся пианистка Мария Вениаминовна Юдина (1899—1970) в последние годы жизни записала воспоминания о современниках, с которыми была дружна или связана деловыми отношениями. Среди них – Павел Флоренский, Борис Пастернак, Александр Кочетков, Николай Заболоцкий… В сохранившихся архивных рукописях я нашел короткую запись о двух встречах с Мариной Цветаевой. Они относятся к тому времени, когда Мария Юдина (в то время профессор Московской консерватории) готовила со студентами вокального факультета песни Франца Шуберта для исполнения в концертных программах. Она не удовлетворилась существовавшими тогда русскими переводами этих песен и по ее просьбе несколько крупных поэтов (в их числе Пастернак, Кочетков, Заболоцкий, Маршак) работали над новыми вариантами переводов.
В воспоминаниях М. Юдиной о совместной работе с разными поэтами имеется фрагмент под названием «Несколько слов о великом поэте (и мученице) Марине Цветаевой», который впервые опубликован мною в журнале «Музыкальная жизнь» в 1992 году. М. В. Юдина пишет:
«Однажды, летом 1940 г. (вероятно)8, едучи к Заболоцким для работы с Николаем Алексеевичем над переводами нашими текстов Песен Шуберта – т. е. Николай Алексеевич – творец, я – увы – редактор (неизбежный!!) – встретила я в «Киевском» метро Генриха Густавовича Нейгауза; он – как всегда приветлив, радужно настроен, весь искрится, пенится, как ручей в горах.
– «А, вы тоже к Пастернакам?» – На сей раз – нет – говорю, к Заболоцким. – «А! Вы дружите? Это хорошо!» – Дружу – не дружу – говорю – не знаю, но вот – тема имеется изрядная – Песни Шуберта. – «Песни Шуберта?! И вы их издаёте, редактируете? Прелесть! Молодчина! И Борис будет участвовать?!» – А то как же, согласие имею! – Мы уже у перрона, я направляюсь к электричке, у Генриха Густавовича еще какие-то комиссии; вдруг он хватает меня за рукав: «Дорогая – вот что важно! За это ведь и деньги хорошо платят? Знаете ли вы, что приехала Цветаева и без работы? Дайте, дайте ей работу, дайте эти ваши переводы! – Буду счастлива, – на ходу кричу я и вскакиваю в тронувшийся поездочек (не хочется опаздывать, Заболоцкий человек точный и строгий!).
И вот, через 2—3 дня, запасшись адресом, с трепетом направляюсь я к незнакомой мне и прославленной поэтессе. Я уже знала о ее возвращении в Россию от чудесного человека (ныне покойной) Нины Павловны Збруевой, про – как обычно – летом в «Песках» по Казанской железной дороге, на берегу Москва-реки; Жили там и Шервинские, Сергей Васильевич и Елена Владимировна, отличавшиеся исключительным гостеприимством и радушием, они и пригласили Цветаеву Марину Ивановну; поблизости, там же, имелись летом и Кочетковы Александр Сергеич и Инна Григорьевна. (И многократно и подолгу гостила у Шервинских и Анна Андреевна Ахматова.) Итак, я не только не была знакома с Цветаевой-человеком, но и поэзию ее, увы, в ту пору знала мало; я ведь – петербуржанка, ленинградка, до революции в Москве не бывавшая; (не считая – в детстве, с покойной мамой, – помню мой ужас, что под Неглинной улицей, тогда «Проспектом», протекала речка «Неглинка»…) – и росла я больше в среде науки, нежели поэзии, не «совалась» в иные миры, кроме музыки, университета и церкви; лишь позднее, – Поэзия стала моей «второй натурой». Итак, иду к Цветаевой с мыслями о Пастернаке, о «Марии Ильиной» в «Спекторском», готовлюсь к встрече… Темноватая мансарда, нескладная лестница к ней; сразу охватывает атмосфера щемящей печали, неустроенности, катастрофичности… отчужденное взаимное приветствие. Вижу пожилую, надломленную, мне непонятную женщину, стараюсь быть почтительной, учтивой, любезной. Вероятно, по своему легкомыслию не узрела в Цветаевой – тогда «Куманскую Сивиллу» – или «женщину Плутарха»… Сажусь на кончик стула, показываю Шуберта…
8
Дата спорная. 1940 год указан в рукописи Юдиной 1965 года (ГБЛ. Ф. 527, к.4, ед. хр. 2, л. 3). В рукописи же 1968 года Юдина оставляет вместо цифры пробел и пишет: «Имеются в данной рукописи хронологические и топографические неточности, которые будут исправлены вскоре и вписаны в эти страницы мною лично» (Там же, л.6). Шубертовский перевод Цветаевой, о котором идет речь в дальнейшем, датирован 22 мая 1941 г. (См.: А. Саакянц. Марина Цветаева: Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1997. – С. 739.)