Теперь приступаю к характеристике особ, прославившихся или появившихся в течение последнего пятнадцатилетия. В ней найдут мои читатели и поэтов, составляющих созвездие Северной Лиры, и писателей, кои, сверкнув, исчезали подобно кометам, даже и тех, которых имена мелькают воздушными огнями в эфемерных журналах. Тесные рамы сего обзора не позволяют мне упомянуть о писателях, занимающихся предметами учеными и потому не прямо действующих на словесность.
И. Крылов возвел русскую басню в оригинально-классическое достоинство. Невозможно дать большего простодушия рассказу, большей народности языку, большей осязаемости нравоучению. В каждом его стихе виден русский здравый ум. Он похож природою описаний на Лафонтепа, но имеет свой особый характер: его каждая басня – сатира, тем сильпейшая, что она коротка и рассказана с видом простодушия. Читая стихи его, пе замечаешь даже, что они стопованы, – и это-то есть верх искусства. Жаль, что Крылов подарил театр только тремя комедиями[41]. По своему знанию языка и нравов русских, по неистощимой своей веселости и остроумию он мог бы дать ей черты народные. (Р. 1768 г.) С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии[42]. Оба они постигли тайну величественного, гармонического языка русского; оба покинули старинное право ломать смысл, рубить слова для меры и низать нолубогатые рифмы. Кто не увлекался мечтательною поэзиею Жуковского, чарующего столь сладостными звуками? Есть время в жизни, в которое избыток неизъяснимых чувств волнует грудь нашу; душа жаждет излиться и не находит вещественных знаков для выражения: в стихах Жуковского, будто сквозь сон, мы, как знакомцев, встречаем олицетворенными свои призраки, воскресшим былое. Намагниченное железо клонится к безвестному полюсу, его воображение – к таинственному идеалу чего-то прекрасного, но неосязаемого, и сия отвлеченность проливает на все его произведения особенную привлекательность. Душа читателя потрясается чувством унылым, но невыразимо приятным. Так долетают до сердца неясные звуки эоловой арфы, колеблемой вздохами ветра. Многие переводы Жуковского лучше своих подлинников, ибо в них благозвучие и гибкость языка украшают верность выражения. Никто лучше его не мог облечь в одежду светлого, чистого языка разноплеменных писателей; он передает все черты их со всею свежестию красок портрета, не только с бесцветной точностью силуэтною. Он изобилен, разнообразен, неподражаем в описаниях. У него природа видна не в картине, а в зеркале. Можно заметить только, что он дал многим из своих творений германский колорит, сходящий иногда в мистику, и вообще наклонность к чудесному; но что значат сии бездельные недостатки во вдохновенном певце 1812 года, который дышит огнем боев, в певце Лупы, Людмилы и прелестной, как радость, Светланы? Переводная проза Жуковского примерна. Оригинальная повесть его «Марьина роща» стоит наряду с «Марфою Посадницею» Карамзина[43]. (Р. 1783 г.) Поэзия Батюшкова подобна резвому водомету, который то ниспадает мерно, то плещется с ветерком. Как в брызгах оного преломляются лучи солнца, так сверкают в ней мысли новые, разнообразные. Соперник Анакреона[44] и Парни[45], он славит наслаждения жизни. Томная нега и страстное упоение любви попеременно одушевляют его и, как электричество, сообщаются душе читателя. Неодолимое волшебство гармонии, игривость слога и выбор счастливых выражений довершают его победу. Сами грации натирали краски, эстетический вкус водил пером его; одним словом, Батюшков остался бы образцовым поэтом без укора, если б даже написал одного «Умирающего Тасса». (Р. 1787 г.) Александр Пушкин вместе с двумя предыдущими составляет наш поэтический триумвират. Еще в младенчестве он изумил мужеством своего слога, и в первой юности дался ему клад русского языка, открылись чары поэзии. Новый Прометей, он похитил небесный огонь и, обладая оным, своенравно играет сердцами. Каждая пьеса его ознаменована оригинальностию; после чтения каждой остается что-нибудь в памяти или в чувстве. Мысли Пушкина остры, смелы, огнисты; язык светел и правилен. Не говорю уже о благозвучии стихов – это музыка; не упоминаю о плавности их – по русскому выражению, они катятся по бархату жемчугом! Две поэмы сего юного поэта «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник» исполнены чудесных, девственных красот; особенно последняя, писанная в виду седовласого Кавказа и на могиле Овидиевой
41
Жаль, что Крылов подарил театр только тремя комедиями. – Имеются в виду, очевидно, лучшие из них: «Трумф» («Подщипа»; 1799—1800), «Урок дочкам» (1807) и «Модная лавка» (1807). Крылов написал еще комическую оперу «Кофейница» (1782), комедии «Бешеная семья» (1786), «Сочинитель в прихожей» (1786), «Проказники» (1787) и «Илья Богатырь» (1807).
42
С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии. – Бестужев объединяет в одну «новую школу русской поэзии» В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова, справедливо относя их к романтическому направлению в литературе.
43
Оригинальная повесть его «Марьина Роща» стоит наряду с «Марфою-Посадницею» Карамзина. – Такое неожиданное объединение Бестужевым двух различных повестей продиктовано, по-видимому, тем, что героем у Жуковского и Карамзина является Вадим, но это уподобление носит чисто внешний характер: Вадим у Жуковского ничего общего не имеет с Вадимом Храбрым у Карамзина, боровшимся во главе новгородцев против Рюрика в IX веке.
44
Анакреон (ок. 570—478 гг. до н. э.) – древнегреческий поэт-лирик, воспевавший, по преимуществу, любовь и пиршества («анакреонтическая лирика»).
45
Парни Эварист Дефорж (1753—1814) – французский поэт, автор популярных в свое время любовных элегий.