В четырнадцатом веке святитель Григорий Палама использовал те же слова. Петр — Корифей, «первый из апостолов». В проповеди на праздновании 29 июня святитель Григорий идет еще дальше и сравнивает Петра с Адамом. Дав Симону имя «Петр» и возведя «на нем» Свою Церковь, Христос тем самым сделал его «родоначальником всех истинно поклоняющихся Богу». Как и Адам, Петр подвергся искушению диавола, но его падение не было окончательным, он покаялся, и Христос возвратил ему достоинство «пастыря, верховного пастыря всей Церкви» [25]. Палама явно противопоставляет Петра другим Апостолам. «Петр, — пишет он, — принадлежит к хору Апостолов, но все же отстоит от других, потому что носит высший титул» [26]. Он на самом деле их личный «корифей» и «основание Церкви» [27].
Нетрудно привести множество подобных цитат. Все византийские богословы, даже после конфликта с Римом, говорят о Петре словами святителя Фотия и блаженного Феофилакта, не пытаясь затушевать смысл библейских текстов. Их спокойная уверенность еще раз доказывает, что они не считали эти тексты доводами в пользу римской экклезиологии, которую они к тому же игнорировали и «логика» которой была совершенно чужда восточному христианству. Тем не менее, следующие положения были для них очевидны:
(1) Петр — «корифей» апостольского хора, он первый ученик Христа и всегда говорит от имени всех. Правда, другие Апостолы — Иоанн, Иаков и Павел — также зовутся «корифеями» и «первенствующими», но только один Петр — «камень Церкви». Его первенство, следовательно, обладает не только персональным характером, но и экклезиологическим значением.
(2) Слова Иисуса на дороге в Кесарию Филиппову — «На сем камне Я создам Церковь Мою» — обусловлены исповеданием Петра. Церковь существует в истории, потому что человек верит во Христа, Сына Божиего; без этой веры не может быть Церкви. Петр первым исповедал эту веру и тем самым стал «главой богословов», используя выражение из службы 29 июня; он получил мессианское именование «Камень», — именование, принадлежащее в библейском языке Самому Мессии. Но поскольку это именование зависит от человеческой веры, человек может его утратить. Это и случилось с Петром, и он должен был пережить слезы покаяния, прежде чем был восстановлен в своем достоинстве.
(3) Византийские авторы считают, что слова Христа, обращенные к апостолу Петру (Мф 16:18), имеют окончательное и вечное значение. Петр — смертный человек, но Церковь, про которую сказано, что «врата ада не одолеют ее», вечно остается основанной на Петре.
2. ПОЛЕМИСТЫ ДВЕНАДЦАТОГО–ТРИНАДЦАТОГО ВЕКОВ
Как нетрудно предположить, далеко не все антилатинские тексты имеют равную ценность, и вывести из них последовательную экклезиологию не всегда возможно. Огромное число их касается полемики вокруг Filioque и совершенно игнорирует проблему Петра и его преемства. Однако эту проблему становится невозможно миновать, когда византийские богословы и священнослужители сталкиваются лицом к лицу с реформированным и страшно укрепившимся в двенадцатом веке папством. Первое серьезное столкновение произошло, когда император Мануил Комнин приступил к политике церковного объединения в надежде возвратить себе прежнее вселенское имперское владычество Рима над Востоком и Западом. Мануил, таким образом, поддался искушению утвердить западную теорию божественного происхождения римского первенства, но встретил решительное противодействие со стороны патриарха Михаила Анхиальского (1170–1177). Петр, утверждал патриарх, был «вселенский учитель», который поставил епископов не только в Риме, но и в Антиохии и в Иерусалиме, у которых было гораздо больше «божественных» оснований стать центром вселенской Церкви, чем у Рима; римское первенство было каноническим установлением, обусловленным правоверием римских епископов; после их впадения в ересь первенство переместилось в «Новый Рим», Константинополь. Почти те же самые аргументы подчеркивались и другим греческим богословом этого времени Андроником Каматером [28]. Ясно, следовательно, что реакция византийских богословов определялась экклезиологией, включающей иную концепцию преемства Петра.
В период, непосредственно последовавший за латинским захватом Константинополя (1204), когда Рим впервые решил поставить епископов в восточные епархии и, в частности, в Константинополь, эта реакция усилилась. Предпринятые Иннокентием III назначения епископов стали для византийцев вызовом со стороны римской экклезиологии в практическом плане. Греки больше не могли считать, что претензии старого Рима действительно не изменят древнюю каноническую процедуру епископского избрания или что римская централизация не будет расширена за пределы Запада.
27
Там же, III, 1, 38 (P. 630); см. другие ссылки на подобные места у Паламы в нашей работе: Introduction а l'etude de Gregoire Palamas. Paris, 1959. — Р. 151, note 126.
28
Взгляды Михаила Анхиальского выражены в форме диалога с императором Мануилом; диалог опубликован Х. Лопаревым в «Византийском Временнике», 14 (1907). Об Андронике Каматере см. Hergenrother J. Photius, Patr. von Konstantinopel. Vol. III. Regensburg, 1867–1869. — P. 813.