Стану сказывать я сказки,Песенку спою;Ты ж дремли, закрывши глазки,Баюшки-баю.
Богатырь ты будешь с видуИ казак душой.Провожать тебя я выйду —Ты махнешь рукой…Сколько горьких слез украдкойЯ в ту ночь пролью!..Спи, мой ангел, тихо, сладко,Баюшки-баю.Стану я тоской томиться,Безутешно ждать;Стану целый день молиться,По ночам гадать;Стану думать, что скучаешьТы в чужом краю…Спи ж, пока забот не знаешь,Баюшки-баю.Дам тебе я на дорогуОбразок святой:Ты его, моляся Богу,Ставь перед собой.Да готовясь в бой опасный,Помни мать свою…Спи, младенец мой прекрасный,Баюшки-баю!
«Воздушный корабль» не есть собственно перевод из Зейдлица: Лермонтов взял у немецкого поэта только идею, но обработал ее по-своему. Эта пьеса, по своей художественности, достойна великой тени, которой колоссальный облик так грандиозно представлен в ней. – Какое тихое, успокоительное чувство ночи после знойного дня веет в этой маленькой пьесе Гете, так грациозно переданной нашим поэтом:
Горные вершиныСпят во тьме ночной;Тихие долиныПолны свежей мглой;Не пылит дорога,Не дрожат листы…Подожди немного —Отдохнешь и ты.
Теперь нам остается разобрать поэму Лермонтова «Мцыри». Пленный мальчик черкес воспитан был в грузинском монастыре; выросши, он хочет сделаться, или его хотят сделать, монахом. Раз была страшная буря, во время которой черкес скрылся. Три дня пропадал он, а на четвертый был найден в степи, близ обители, слабый, больной, и умирающий перенесен снова в монастырь. Почти вся поэма состоит из исповеди о том, что было с ним в эти три дня. Давно манил его к себе призрак родины, темно носившийся в душе его, как воспоминание детства. Он захотел видеть Божий мир – и ушел.
Давным-давно задумал яВзглянуть на дальние поля,Узнать, прекрасна ли земля, —И в час ночной, ужасный час,Когда гроза пугала вас,Когда, столпясь при алтаре,Вы ниц лежали на земле,Я убежал. О! я, как брат,Обняться с бурей был бы рад!Глазами тучи я следил,Рукою молнию ловил…Скажи мне, что средь этих стенМогли бы дать вы мне взаменТой дружбы краткой, но живойМеж бурным сердцем и грозой?..
Уже из этих слов вы видите, что за огненная душа, что за могучий дух, что за исполинская натура у этого мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собственной личности. Во всем, что пи говорит мцыри, веет его собственным духом, поражает его собственною мощью. Это произведение субъективное.
Кругом меля цвел Божий сад;Растений радужный нарядХранил следы небесных слез,И кудри виноградных лозВились, красуясь меж деревПрозрачной зеленью листов;И грозды полные на них,Серег подобье дорогих,Висели пышно, и поройК ним птиц летал пугливый рой.И снова я к земле припал,И снова вслушиваться сталК волшебным, странным голосам.Они шептались по кустам,Как будто речь свою велиО тайнах неба и земли;И все природы голосаСливались тут; не раздалсяВ торжественный моленья часЛишь человека гордый глас.Все, что я чувствовал тогда,Те думы – им уж нет следа;Но я б желал их рассказать,Чтоб жить, хоть мысленно, опять.В то утро был небесный сводТак чист, что ангела полетПрилежный взор следить бы мог;Он так прозрачно был глубок,Так полон ровной синевой!Я в нем глазами к душойТонул, пока полдневный знойМои мечты не разогнал,И жаждой я томиться стал.
Вдруг голос – легкий шум шагов…Мгновенно скрывшись меж кустов,Невольным трепетом объят,Я поднял боязливый взглядИ жадно вслушиваться стал.И ближе, ближе все звучалГрузинки голос молодой,Так безыскусственно живой,Так сладко вольный, будто онЛишь звуки дружеских именПроизносить был приучен.Простая песня то была,Но в мысль она мне залегла,И мне, лишь сумрак настает,Незримый дух ее поет.Держа кувшин над головой,Грузинка узкою тропойСходила к берегу. ПоройОна скользила меж камней,Смеясь неловкости своей.И беден был ее наряд;И шла она легко, назадИзгибы длинные чадрыОткинув. Летние жарыПокрыли тенью золотойЛицо и грудь ее; и знойДышал от уст ее и щек,И мрак очей был так глубок,Так полон тайнами любви,Что думы пылкие моиСмутились. Помню только яКувшина звон, когда струяВливалась медленно в него,И шорох… больше ничего.Когда же я очнулся вновьИ отлила от сердца кровь,Она была уж далеко;И шла хоть тише, – но легко,Стройна под ношею своей,Как тополь, царь ее полей!